Ленька-активист

— А, Леонид! Какими судьбами? Заходи, заходи, гостем будешь! — Петр искренне, от всей души обрадовался, увидев меня. — Проходи, не стесняйся!

Он представил меня своим товарищам, которые с любопытством разглядывали меня, незваного гостя. Одного звали Окунев. Худой, интеллигентного вида паренек в круглых очках на тонком носу, отвечавший в ячейке за агитацию и пропаганду. Другой, по фамилии Битяй, крепкий, коренастый рабочий с огромными, мозолистыми, руками и добродушной, немного смущенной усмешкой — бывший махновец. Сергей Бирюзов, молодой, горячий, с горящими, фанатичными глазами, секретарь комсомольцев депо, готовый, казалось, в любую минуту броситься в бой за мировую революцию. Артем Жога — рабочий парень, молчаливый, немного угрюмый, с тяжелым взглядом исподлобья, рабочий котельного ремонта, и несколько других ребят. Все они были молоды, полны революционного энтузиазма и непоколебимой веры в светлое коммунистическое будущее.

— Вот тут мы и живем! — обводя руками вокруг, сообщил Пётр. — У нас, как и у вас, пионеров, «коммуна». Частной собственности нет, все общее… Жалованье, паек,

посылки — все делим поровну. Личной собственностью осталось лишь оружие.

Все строго: член коммуны, нарушивший закон об отмене собственности и

обманувший доверие товарищей, исключается из коллектива!

— Хорошо, хорошо! — перебил его я. — Ты погоди, я по делу. Надо бандитов накрыть!

— Что? Брежнев, погоди, не частИ. Объясни толком, кого накрыть, где накрыть?

— Хорошо, слушайте…

Глава 10

— Хорошо, слушайте, — сказал я, понизив голос и стараясь придать ему как можно больше значительности. — Это насчет ограбления поезда с церковными ценностями, которые везли из Екатеринослава в Москву. Я слышал, пока никого не нашли?

Комсомольцы закивали, их лица посерьезнели. Эта новость была у всех на устах, с каждым часом обрастая все новыми, невероятными подробностями и слухами.

— Так вот, — продолжал я, чувствуя, как все взгляды устремились на меня. — У меня есть некоторые сведения, товарищи. Один из моих пионеров, мальчишка наблюдательный, видел на днях у дальних, заброшенных складов Днепровского завода того самого Крюка, который когда-то был у нас в отряде, а потом сбежал. Околачивался он там, прятался, вел себя очень подозрительно. А Крюк этот, как говорят, связан со скупщиком краденого, Филином, которого мы с милицией недавно накрыли. И у меня есть подозрение, что именно на этих дальних складах бандиты могли спрятать часть награбленных церковных ценностей. Место там глухое, почти не охраняемое, идеальное для тайника.

Выслушав меня, Петр с сомнением покачал головой.

— На заводе конечно много пустых складов и цехов. С тех пор как бронировочные работы прекратились, там почти совсем нет народу. Но почему именно там? С таким же успехом ценности могли спрятать в чьём-то сарае!

— Смотри, Пётр, какое дело. На завод ведут маневровые пути. А ребята мои видели там дрезины. Понимаешь? Серебро, верно, на дрезинах перевезли, по путям прямо на заброшенный склад! Поэтому-то и нет никаких следов вокруг — ни от лошадей, ни от подвод!

Это произвело впечатление. Комсомольцы зашумели, — моя теория действительно казалась логичной.

— Надо действовать быстро! — воскликнул Бирюзов. — Милиция наша, сами знаете, слабая, неопытная, народу у них не хватает.

— Вот я и пришел к вам, товарищи! — с радостью подхватил я. — Милиция не справится — все силы брошены на борьбу с уличной преступностью. Отряд ЧОН, который мог бы помочь в таком серьезном деле, в полном составе сейчас в уезде, гоняется за бандой атамана Чеглака. Остались только вы. А действовать надо действительно быстро: сейчас, может быть, ценности здесь, а завтра — поминай, как звали. Давайте устроим засаду на этих складах, попытаемся поймать этих гадов с поличным, если они там появятся? А заодно, может, и найдем там что-нибудь из похищенных ценностей?

Предложение мое было встречено с бурным, энтузиазмом. Глаза у ребят загорелись азартом. Я их понимал: это было настоящее, боевое, опасное дело, возможность проявить себя не на словах, а на деле, внести свой реальный вклад в борьбу с контрреволюцией и бандитизмом, которые все еще мешали строить новую, советскую жизнь. Для этих, вчерашних мальчишек, это казалось и приключением, и одновременно — важным делом.

— А что, товарищи, дело говорит Леонид! Правильно говорит! — горячо поддержал меня Петр Остапенко, вскакивая со своего места и ударяя кулаком по столу. — Хватит нам тут, в этой конуре, бумажки перебирать да лозунги на стенах малевать! Пора и настоящим делом заняться! Покажем этим бандитам, что такое комсомольская хватка, что такое революционная бдительность! К оружию, товарищи!

* * *

Решено было действовать немедленно, в ту же ночь, пока бандиты не успели перепрятать награбленное, если оно действительно было там. Мы быстро, но тщательно разработали план. Основная группа комсомольцев была вооружена — у кого браунинг, у кого наган. Ну а я, конечно, был со своим наградным оружием. Первым делом мы пошли к нашей «пионерской коммуне».

— Петр, не найдется для меня немного патронов? — на ходу попросил я. — А то надежных совсем нет!

Остапенко без размышлений передал мне горсть длинных патронов к Нагану.

Шумной толпой придя в коммуну, мы взяли с собою Митьку. Он уже спал — пришлось разбудить.

— Ну что, веди, где ты там видел дрезины и Крюка?

— Пойдемте, дяденьки! — тихо произнес он, и мы отправились на другой конец завода.

Ночь выдалась темная, безлунная, как говорят, хоть глаз выколи. Низкие, тяжелые тучи плотно закрывали небо, изредка роняя на замерзшую землю мелкую, колючую снежную крупу. Пронизывающий, ледяной ветер завывал в трубах и проводах, нагоняя жути. Вскоре мы подошли к нужному пакгаузу.

— Вот здесь! — тихонько шепнул мне Митька.

— Давайте, братва! Только тихо! — скомандовал Остапенко.

Пакгауз оказался пуст, но в нем не чувствовалась той заброшенности, что обычно появляется в местах, давно оставленных людьми. Чиркнув спичкой, Пётр осмотрелся по сторонам. В углу мы заметили подобие очага, сложенного из выломанных из стен кирпичей, и старые, драные одеяла — не так давно здесь кто-то спал.

— О, смотри-ка окурок! — Сергей Бирюзов, присев на корточки, поднял с утоптанного пола короткий, почти истлевший остаток самокрутки. — Недавно курили! Так, а вон там что?

Взгляд наш упал на штабель ящиков, торопливо сложенных посередине пустынного помещения.

— Та-ак… Смотри-ка! Печать комиссии по изъятию ценностей! Это они! Они, точно! –радостно выпалил Сергей.

— Тише! — вдруг прошипел Пётр. — Всем молчать!

Поначалу все было тихо, и я уж подумал, что Остапенко просто приструнил Сергея, напомнив про режим тишины. Но вдруг снаружи, совсем рядом, послышался тихий, но отчетливый, какой-то вкрадчивый скрип снега под чьими-то осторожными, крадущимися шагами. Потом еще один. И еще. Кто-то приближался к пакгаузу. Мы замерли, превратившись в слух.

— Идут, гады, — едва слышно прошептал Петр, крепко сжимая в руке черный маузер. — Приготовиться! Без команды не стрелять!

Дверь пакгауза, старая, рассохшаяся, со скрипом, от которого у меня мурашки побежали по спине, приоткрылась, и в образовавшуюся узкую щель просунулась чья-то голова в большой, лохматой папахе. Неизвестный внимательно огляделся по сторонам и, видимо, не заметив ничего подозрительного в густом мраке пакгауза, удовлетворенно хмыкнул и шагнул внутрь. За ним, так же осторожно, вошли еще двое. Все трое были высокими, крепкими, одетыми в полушубки и валенки. Похоже, все они были вооружены — кто обрезом, кто «шпалером».