Ленька-активист

Мои «пионеры» были в растерянности.

— Леня, а что же теперь? — спросил меня Костик, с удивлением глядя на этот бурлящий котел частной инициативы. — Теперь что, все спекулянты? Всех ловить надо?

Я смотрел на этот базар, на этих людей с их простыми, земными заботами, и понимал, что старые методы борьбы уже не работают. Бесполезно было гоняться за теткой, продающей стакан семечек, или за мужиком, привезшим на рынок мешок картошки. Это была уже не спекуляция, а новая экономическая реальность. Частная торговля, которую мы еще вчера считали злом и контрреволюцией, сегодня была разрешена, узаконена.

— Нет, Костик, — сказал я, вздохнув. — Всех не переловишь. Да и не нужно. Времена изменились.

Я понял, что нам нужно менять тактику. Бороться не с торговлей как таковой, а с ее уродливыми проявлениями — с обманом, обвесом, с завышенными ценами на товары первой необходимости. И, главное, нужно было противопоставить этой стихии частного предпринимательства что-то свое, советское, коллективное.

НЭП открывал перед нами новые горизонты. И я был полон решимости использовать эти возможности на все сто процентов. В конце концов, чтобы построить социализм, нужно сначала научиться делать хорошие сапоги и торговать ими не хуже, чем любой нэпман. А это мы, большевики, уметь были просто обязаны.

Мое последнее письмо к товарищу Сталину ушло в Москву с надежной оказией, но я не питал иллюзий. В столице сейчас, после Кронштадта и X съезда, наверняка творилось нечто невообразимое. Пока там наверху будут спорить о путях развития, нам здесь, внизу, нужно было как-то выживать. НЭП, хлынувший на улицы города бурным, мутным потоком, решал одни проблемы, но тут же создавал другие. Да, на рынке появилась еда, но цены на нее кусались, как цепные псы. Наша торговля кипрейным чаем и мелкими поделками давала какой-то приварок, но прокормить ораву из двадцати семи вечно голодных ртов было невозможно. Нужно было решать продовольственный вопрос кардинально.

Идея с ТОЗом — Товариществом по совместной обработке земли — не давала мне покоя. Я понимал, что это — отличный шанс решить наши проблемы.

— Нам нужна земля, Иван Евграфович, — говорил я Свиридову, нашему взрослому «куратору», когда мы сидели вечером в нашей коммуне, пропахшей дымом от печки-буржуйки и запахом вареной картошки. — Своя земля. Чтобы мы могли сами для себя выращивать овощи. Иначе зимой мы просто-напросто перемрем с голоду.

Свиридов, человек основательный и привыкший к заводскому порядку, поначалу отнесся к моей затее скептически.

— Земля… — хмыкнул он в свои пшеничные усы. — Ты думаешь, Ленька, нам ее кто-то даст? Хорошую землю крестьяне сами не отдадут, а плохая — на что она нам? Да и чем мы ее обрабатывать будем? Руками?

— А мы и не будем просить хорошую, — ответил я. — Мы попросим ту, которая никому не нужна. Вон, за заводом, сколько пустырей. Сплошной шлак да бурьян. Никто на нее и не позарится. А мы возьмем. И сделаем из нее огород.

— Из шлака-то? — недоверчиво покачал головой Свиридов. — Это ж не земля, а отрава.

— Ничего, Иван Евграфович. УдОбрим. Главное — получить разрешение!

Этот разговор у нас состоялся еще в начале мая, когда НЭП уже был объявлен, но открытый рынок пока не появился.

На следующий день мы со Свиридовым отправились в ревком, к Фирсову. Председатель выслушал нас, пожевывая потухшую папиросу. Идея, как ни странно, ему понравилась.

— ТОЗ из беспризорников? — переспросил он, и в его усталых глазах мелькнул огонек интереса. — Это, братцы, мысль! И с идеологической точки зрения правильно, и мне головной боли меньше — сами себя кормить будете. Ладно. Берите землю за заводом. Там десятин пять пустыря. Все равно никак не используется. Оформляйте товарищество, составляйте устав. Я подпишу.

Земля, которую нам выделили, представляла собой унылое зрелище. Это был даже не пустырь, а какой-то мрачный лунный пейзаж: земля, перемешанная со шлаком, битым кирпичом, ржавыми обрезками металла и угольной пылью. Казалось, на этой мертвой, отравленной почве не сможет вырасти даже лебеда.

Но у меня был план.

— Так, ребята, слушай мою команду! — собрал я своих «пионеров». — Задача номер один — очистить землю. Весь этот мусор — в кучи. Камни, железо, стекло — все отдельно.

И работа закипела. Мы, как муравьи, несколько дней, по вечерам, таскали, убирали, расчищали наш будущий огород. Затем началась вторая, самая важная часть моего плана — удобрение.

Я обошел всех в Нижней Колонии, у кого еще остались коровы.

— Тетка Дарья, — говорил я, — мы вам коровник почистим, все выгребем, а вы нам за это навоз отдадите. Вам — чистота, а нам — удобрение.

— Так на свежем навозе сгорит у тебя урожай, — удивилась она.

— А мы его понемногу будем добавлять. Без него — вообще ничего не вырастет.

Люди, измученные нехваткой рабочих рук, охотно соглашались. И вот уже наша скрипучая «водовозочка», переоборудованная под перевозку удобрений, целыми днями таскала на наш участок драгоценный коровий навоз. Пришлось повозиться, чтобы сделать бочку съемной, и при этом — можно было ее относительно быстро вернуть на прежнее место, но с помощью Ивана Евграфовича справились.

Мы смешивали навоз с золой, которую собирали по всем печкам, с речным илом, который таскали ведрами с Днепра, с обычной землей с окраин города. Это была адская, грязная, вонючая работа, но мы ее сделали.

А потом пришло время теплиц. Но не обычных. Главная беда нашего климата — не холод, а беспощадное, выжигающее солнце. Нам нужно было не греть, а затенять.

По заводским свалкам мы насобирали старых, разбитых оконных рам, сбили из них каркасы. Сверху натянули то, что удалось раздобыть: старые мешки, дырявый брезент, рыболовные сети, которые нам отдали за ненадобностью. Получились уродливые, кособокие сооружения, но они создавали спасительную, ажурную тень.

И, конечно, полив. Нам удалось наладить временный водопровод от общей водокачки, используя существующий заводской водопровод.

Первый урожай мы сняли уже через четыре недели после посадки. Это были нежные, хрустящие листья салата, острая, сочная редиска, пучки душистого укропа. Когда мы принесли все это в нашу коммуну, ребята смотрели на эту зелень, как на чудо. Они никогда не думали, что на мертвой заводской земле может вырасти что-то живое.

— Дядя Леня, а это… это правда наше? — с недоверием спросил Митька, осторожно трогая пальцем упругий, красный бочок редиски.

— Ваше, ребята, ваше, — улыбался я. — Сами вырастили.

Усилия наши не пропали даром. Лето снова выдалось сухим и жарким, у многих в городе огороды опять погорели. А у нас, под нашими самодельными навесами, на удобренной и политой земле, все росло как на дрожжах. Урожай был не то чтобы богатый, но вполне приличный, как в обычный, не засушливый год. Под конец лета мы собрали и картошку, и свеклу, и морковь, и огромные, тугие кочаны капусты.

Этим урожаем мы, конечно, поделились. В основном с теми, кто нам так или иначе помогал. Но и на рынок часть, пусть и гораздо меньшую, отнесли. Другое время настало, чтобы бесплатно все раздавать.