Любовь нас выбирает

Пока она выхаживала свой задок, мы со Смирнягой заплатили столичной суке выпрошенный штраф и даже принесли цинично-издевательские извинения. Мы разыграли сволочь, как по нотам. В этом нам помог отец, Шевцов. Он, как оказалось, тертый калач в устранении такого рода неприятностей. Задира — он и в Африке задира, поэтому:

«Мы больше так не будем, тварь, — тут очень тихо говорили, невесомо. Нам очень жаль, что рожа вашего недовеличества встретилась с четырьмя чугунными кулаками бывалых пацанов. Ну, а вообще, до новых встреч, друг наш, и т.д., и т.п.»,

а, по факту, скрестив пальцы на руках и ногах:

«Торжественно клянемся и нотариально заверяем, что больше так не будем!».

Андреев стоял, расправив плечи и вытянув, на сколько позволяло старое мясо, шею, и молча слушал эти недоразвитые слова. Затем наши адвокаты пожали друг другу руки, а мы со Смирнягой плюнули в сердцах и разошлись на все четыре стороны, куда глаза глядят. Надька в тот вечер отчаянно с тоской смотрела мне в глаза, но я был непреклонен — сказал ей, как отрезал:

«Эти фотографии принадлежат тебе, моей семье, и торг здесь абсолютно неуместен. Замнем, как говорится, для ясности. Кукленок, хватит!».

Надеюсь, с этой пошлой гнидой инцидент исчерпан навсегда!

Потом настали праздничные и выходные дни — Надя от полученной травмы, наконец, очухалась, но… Стихийно, громко, с шиком и размахом гуляли и опять… Не подали заявление с последующим объявлением и передачей полноценных прав — мне, как ее законному мужу, а ей, как моей официальной жене.

Январь! Надежда стала старше на год, по-прежнему с моим кольцом, но, как назло, все еще «золотая дочка Прохорова», спящая без штампа в паспорте со мной. Отец стал торопить и нервничать, а у меня при каждой встрече уточнять, не скрываем ли мы от наших уважаемых родителей каких-то толстых обстоятельств:

«Да вроде нет — все, как всегда»,

«Она беременна? — Пап, об этом я бы точно знал!»,

но Шевцов все-таки стал более настойчив в своих претензиях и постоянно подгонял.

Мы наконец-то выполнили все родительские заветы как раз перед моими тридцатью двумя и нам для официального торжества предложили три летних месяца на выбор. Кукленок очень долго изучала календарь и остановилась странным образом на первом дне в июле:

— Надь?

— Угу?

— Это день свадьбы моих родителей…

— Извини, пожалуйста, я не знала. Давай переиграем. Почему сразу не сказал? Господи, Максим! Надо бы вернуться.

— Нет-нет. Как раз все очень хорошо и даже знаменательно. Думаю, мама с папой не будут возражать.

Отец, правда, сначала опешил, потом вроде бы пришел в себя, улыбался, как будто что-то очень-очень приятное вспоминал, немного побурчал — куда без этого, разглядывая календарь и воссоздавая в памяти, видимо, даты своего запланированного заслуженного отпуска, и, наконец, сказал:

— Ребята, я вас поздравляю! Наденька, а я могу тебя обнять? — и глянул на меня, словно спрашивая законного разрешения.

Шевцов обнимал ее, а у меня под сердцем екало. Это ревность, собственничество или просто блажь? Так до сих пор, если откровенно, я не понял, но…

— Максим? — брат осторожно трогает мое плечо.

— Что, Димон? — не глядя, отвечаю.

— Ты как? Все хорошо? Сидишь, о чем-то, видимо, задумался, молчишь, как будто улыбаешься. Что с тобой?

Пожимаю плечами, подтягиваю губы, кривлюсь, и пару-тройку секунд обозреваю пейзаж за окном свадебного автомобиля:

— Я не знаю, брат.

— Ты женишься сегодня. Что чувствуешь?

Прелестно! Да ни хрена не чувствую. Все очень хорошо и классно, что даже страшно — боюсь, как бы всю эту идиллию не сглазить ненароком. Пока вроде все пучком! Надеюсь, Надька не сбежит из-под венца, а то с ее беговыми резвыми занятиями в нашей жизни все возможно. Когда ее спина прошла и отболела, то кукленок тут же возобновила свои легкоатлетические занятия на открытом воздухе, невзирая на мерзопакостную погоду! Упертая коза!

— Дим, я еще не понял, если честно. Не знаю, что тебе сказать.

— Ну, ни хрена себе! А как же «если не увижу, то умру», «если не сейчас, то больше никогда, другую мне не надо»? А?

— Да, вот такие дела. Просто жду того самого момента, — хмыкаю и как-то воодушевленно и мечтательно улыбаюсь.

Хм! Того самого момента, когда наедине ей прошепчу:

«Люблю тебя, жена!».

Одно желание простое на сейчас — очень хочу ее увидеть. Какая она, с каким настроением проснулась, как позавтракала, что снилось ночью, как выглядит, что на ней надето, как чувствует себя, все остальное — мимо.

— Лешка пишет, что они «с огромнейшим нетерпением» ждут нас, — Димка читает бесконечные, но короткие послания Смирняги, а это почему-то решает даже показать. — Смотри, какие там нетерпеливые сидят!

Да уж, скорее бы! Смирнов — авантюрист и плут, но своего добился! Надежда выбрала его «своим» дружком, такой себе мужской подружкой. Ей смешно, а я был в «охренеть каком» шоке. Нашла себе «свадебную девчонку» под два метра ростом. Но Алексей не ныл, не раздражался, и не отверг кукленка, и даже принимал активное участие в ее бесконечной подготовке, по крайней мере, я точно знаю, что извозчиком он был знатным, постоянным и безотказным. Правда, Лешка не докладывал мне, что там, да как — хранил ту самую «подружескую» верность Прохоровой, но каждый раз по возращении из магазинных прерий демонстративно закатывал глаза, томно вздыхал и шутливо по-стариковски охал.

Сегодня все по расписанию — официальное торжество, роспись, потом, наверное, фотографирование, и, наконец, неофициальный сабантуй, за который полностью отвечает старшее поколение. Ресторан закрыт для не имеющих к нашему событию праздных посетителей, зато работает сегодня исключительно для своих — одно-единственное условие, выдвинутое моей, пока еще, Надеждой Прохоровой.

Надька ночевала у родителей, а я остался в доме ее деда — таков был уговор, поэтому сейчас мы направляемся к тому месту, где и произошла наша с ней первая сознательная встреча, где познакомились, и как любит повторять Андрей, мы с ней впервые поругались — разошлись в вопросах этикета:

«Пускать слюну или не пугать людей?».

Не могу поверить, не укладывается в голове, что неприступная Прохорова, та самая золотая кукла своих сильных родителей, моя шестилетняя загородная находка, моя любимая и родная маленькая женщина, меньше, чем через два часа станет Надеждой Морозовой. Брат еще спрашивает, как я? Да на седьмом небе от счастья — станцевал бы джигу, если б мог.

— Дим, только никакой колхозной лабуды с выкупом. Слышишь? Она — моя и точка, — отдаю приказы, как будто бы на своей любимой кухне. — Роспись, кольца, непротокольное торжество-гулянка. Все!