Любовь нас выбирает

— Я и подготовился к нашему разговору, но ты меня опередила со своим кольцом, — демонстрирует мне свой «бумажный обручальный палец». — Нет никакой тайны или государственных секретов. Я просто к нашему разговору был основательно вооружен, а как позже выяснилось, еще и взведен, и для кого-то смертельно опасен.

— Но…

— Как я знал, о чем речь пойдет? — усмехается.

— Именно!

— Не знал, Найденыш, но просто пожелал. Ну, знаешь, как в детстве, загадал желание, кукленок, — рассказывает и объясняет, — визуализировал, представил и…

— Получил?

— Угу.

Хитрый Зверь!

— А свадьба?

— Думаю, что завтра подадим заявление, если твоя задница не будет болеть, — он осторожно прикасается к «аппетитным булочкам», а я ойкаю и зажмуриваю глаза. — Или послезавтра, но на этой неделе — точно. Если надо будет, то я на руках понесу тебя. Ждать не могу, пойми меня, Найденыш!

Кулачком стучу в плечо, затем вдруг съеживаюсь, хохочу, как маленькая, и, резвясь, утыкаюсь ему в грудь.

— Ты чего, кукленок?

— Не спрашивай, пожалуйста. Я…

— Только не говори, что передумала опять, когда уже все так классно разрешилось.

— Нет-нет. Макс? — тихо говорю.

— М? — прислушивается.

Сейчас, сама о том не думая, я почему-то вспоминаю странную просьбу Смирняги, озвученную Лешкой на моем животе в кабинете у Максима.

— Что, моя удовлетворенная женщина? Чего желаете, Надежда Андреевна?

— Не я…

— Хорошие дела, кукленок! А кто? Только не начинай сейчас вещать о судьбах мира и тотальном голоде, малыш. Ладно?

— Смирнов, — с улыбкой выдаю ему в лицо.

— Прелестно! Теперь я после секса с моей Морозовой слушаю истории о Леше…

— Морозовой? — перебиваю. — Я — Прохорова. У тебя посторгазмический склероз?

— Это ненадолго, кукленок. Мы изменим быстренько твою фамилию, поэтому заранее привыкай, — он отстраняется и с улыбкой рассматривает мое лицо. — Так что хотел Смирнов? Что этот боров возжелал?

— На свадьбе быть твоим дружком.

Макс начинает… Ржать? Я такого никогда за ним не замечала — у него истерика и стопроцентный неконтролируемый смех.

— Ну, сука хитрая! Прости меня, кукленок, — передо мной за нецензурные выражения извиняется.

— Я не пойму, Максим, что тут смешного-то? Вполне нормальное желание, тем более вы с ним друзья. Ну, я надеюсь — негромко неуверенно добавляю.

— Друзья-друзья, кто будет спорить. Просто я уже мило вежливо отказался от его предложенных свадебных услуг, а он пошел ва-банк и решил действовать филигранно, хитро, даже подленько. Вот же хитровырубанный муд…

— Максим!

— Все-все, затыкаюсь. Но, — быстро закатывает глаза, а затем так же резко возвращается, — в свете прошедшего вечера я все-таки подумаю об его обязательном присутствии на нашем празднике новой жизни. Он будет нам полезен, как твой, например, телохранитель, или…

— Он — твой друг, Зверь! Так же нельзя.

— Надь! — целует аккуратно в нос, затем спускается на губы, оттягивает верхнюю с тем самым звуком «чмок». — А ты — моя единственная любовь!

Глава 24

Ни на следующий день, ни через день, и даже ни через неделю мы, к сожалению, не смогли с кукленком подать заявление о государственной регистрации наших стихийных семейных отношений, чтобы основательно и безоговорочно узаконить многострадальную любовь и скрепить корявыми подписями свое совместное времяпрепровождение. Как громко-то звучит! Короче, не вышло! Абсолютно ничего не получилось. План был крутой, но изначально провальный, то есть пришибленный, вернее, ушибленный.

Найденыш, после грандиозного пике мягким любимым местом на декабрьский асфальт, а затем страстного выяснения отношений немного, без последствий, — на диване, основательного — на кровати и два раза — так, резвясь, в душе, и еще немного в ванне, по факту, получила грандиознейший ушиб копчика и, как следствие, рекомендованный полный покой в течение трех последующих недель. Господи! Двадцать один день такого себе «покоя». Ха-ха, да хи-хи, как говорится! Что это были за недели, а главное, что за покой, который нам с ней только снился и, слава Богу, что не в страшном, а в несколько эротическом сне! М-м-м! Ни в сказке сказать, ни пером описать.

Моя в ближайшем будущем Морозова сохраняла горизонтальное статичное положение с подушкой под булочками ровно до того момента, пока дома был я, затем она, кряхтя и охая, поднималась и строила из себя трагикомическую героиню травматологического отделения городской, но домашней, клинической больницы им. П. А. Прохорова — Надька шастала, бродила по огромному дому, наклонялась, приседала, вращала задом и даже двигала наши вещи — искала какое-то одной ей известное подходящее удобное место, расставляла согласно традициям и поверьям, перебирала и выкидывала то, что не соответствовало или просто ей не нравилось. Кукленок гнездилась и устраивала тот самый быт, наводила уют, разжигала семейный очаг и поддерживала в нем огонь — с ее собственных слов, а на самом деле, она просто меня до чертиков бесила! Кукла изводила и доводила, нервировала и дразнила, возбуждала и досаждала — Надя медленно и качественно убивала мои еще дрыгающиеся нервные клетки. Насмерть, одним словом, наповал — без возможной реанимации.

Однако, я все же выкрутился и как-то выжил-пережил — захотел, смог и преодолел, обыграл и обманул мерзавку. Днем с ней в доме, по моей просьбе, а иногда и за финансовое вознаграждение находились или моя мама, или тетя Галя, когда была не на службе, или забегал «отобедать» голодающий Смирняга — в такие моменты я нервничал вдвойне, поэтому от услуг ЛешИ пришлось сразу же отказаться — он много ест и не женат, а Найденыш клюет, как птичка, и тоже не замужем — расклад простой. Она — моя, а Лешка — закадычный друг. Зачем напрашиваться на очевидные неприятности? Не то, чтобы я им не доверял, я просто устал ждать, догонять, перехватывать и отлавливать, и потом, в горячке и в ревностном угаре могу таких дел нагородить, что Гриша просто не отмажет, который, кстати, тоже пару разиков на огонечек к Прохоровой залетал. И также исключительно по моей слегка звенящей и усиленно шуршащей просьбе. Эта маленькая женщина, конечно, дула губы и хмурила брови — ей не нравились услуги вынужденных сиделок-соглядатаем, и раздражало мое недоверие, но рисковать я не хотел:

«Со спиной и хрупким копчиком не шутят, кукла!».

Чего душой кривить и сочинять какие-либо оправдания, свой сексуальный задок кукла разбила хорошо, я бы сказал, добротно, качественно и, как всегда, талантливо. К причинному булочному месту было не то, что страшно и больно прикоснуться, на ушибленную задницу без слез невозможно было смотреть. Оттенок был, мягко говоря, не праздничный, и даже не живой. Надька скулила и пищала, когда вынужденно во сне переворачивалась набок; кряхтела, когда осторожно массировала ложбинку и поясничные дырочки; и стонала, надеюсь, что все-таки от удовольствия, когда к ее «ранам» прикладывался я своими теплыми руками, основательно измазанными разогретым массажным маслом с апельсиновым ароматом. Да-да! Пришлось пристроиться и приложиться к пострадавшему месту не только щеками и губами, но и верхними дрожащими конечностями. Мадам была не против, по крайней мере, не испытывала неприязни и даже оттопыривала, и подставляла ягодичный ряд для манипуляций исключительно медицинского характера. Мы играли с Наденькой в «врача»! Я знатненько выписывал непослушному кукленку «пилюли», следил за качеством приема — укладывал и нежно мял. Режим простой — раз в двадцать четыре часа, но строго в темное время суток и с апельсиновым, иногда бывало и с лавандовым послевкусием. Все, исключительно, любя.

Я, хитрая и ненасытная зверюга, немного радовался, безусловно, втайне от кукленка, когда крепенький, но слегка помятый, орешек утыкался мне темными зимними ночами в постоянно возбужденный пах — там все было в повышенной готовности. Так высоко, что слишком горячо и чересчур похабно, и очень… пошло! Я ждал, ждал, ждал, затем терпел, облизывался, немного пытался, но… Боялся ей навредить, поэтому сексуально, интимно, эротически и порнографически мы оформили моей Наденьке внеочередной «больничный лист». Так, немного ласки, жадных поцелуев и там, и там, и даже, ого-го, где — там. Вспоминаю, через что прошли за те несчастные три недели и поражаюсь стойкости и несгибаемости моего «бойца». Ну, того, который находится на переднем крае мужской обороны. «Пацанчик» выл, ныл, плакал, но… Стоял! Вот я — озабоченная тварь, прожорливое животное, Зверь проклятый, но таким уж уродился и, видимо, ничего с этим дефектом не поделать, но Надька не возражает, она стоически принимает меня и против моих мягких домогательств ни капельки не возражает.