Любовь нас выбирает

Он прислоняет нас к забору, придавливает телом, тем самым держит меня на весу, и нагло перебирает пальцами в карманах моей куртки.

— Охренел? — хлопаю по его рукам. — А ну-ка, прекрати! Руки от меня убрал!

— Ключ, я сказал! — рычит и не прекращает лапающие поиски. — По-хорошему пока прошу! Ключ, Надежда!

— Обойдешься! Ты ж у нас тюрьму прошел, значит, открыть терем сможешь и без официальной отмычки. Шуруй сильнее, ловкач.

Максим замечает ремешок моей сумки и тут же запускает внутрь дамского аксессуара нос и руку.

— Карманник! Пироман! И неудачник! И надо же — все в одном флаконе! Похоже, кто-то выиграет джекпот. Повезет же какой-то дуре.

— Что?

— Не запомнил? С памятью проблемы или пробелы в образовании? Какое слово разъяснить, Максим?

Он отпускает меня, но не выпускает, а раскладывает моей спиной по всей дверной плоскости, тут же выдирает сумку и вытряхивает все содержимое на землю.

— Ты обалдел? Перестань!

Он присаживается и сразу же подбирает нужный ему предмет — маленькую кожаную ключницу.

— Собирай, — приказывает мне, а сам вставляет ключ в скважину и отпирает калитку. — Что застыла? Собирай свой драгоценный скарб. У меня спина болит. Тебя таскать, потом бороться, а на финал еще выслушивать истеричный бред «женщины с низкой социальной ответственностью». Последнее, блядь, как оказалось внезапным откровением! Вот это новость!

— Я ослышалась? Ты меня назвал… Шлюхой? — наверное, сейчас я выпучиваю глаза.

— Могу повторить неоднократно. Собирай и заходи домой. Я загоню машину и…

— Нет, дорогой, — хромаю во двор. — Сегодня, именно сегодня, я хочу побыть одна. Ты мне тут вообще не нужен. Так что, нет!

— Да, любимая. В таком неуравновешенном состоянии я тебя точно не оставлю, — он, видимо, замечает мое шаткое в прямом смысле положение. — Кстати, как твой зад? Работать сможешь? Все-таки подмахивать — это не на диване бревном лежать…

Вот же сволочь языкатая! Я зло посмотрела, и он заткнулся.

— Иди в дом. Я сейчас…

Как будто одолжение мне сделал? Спасибо и на том. Прихрамываю и ковыляю к ступенькам. Их там немного, но все-таки с разбитым задом пройтись по каждой будет тяжело. Слышу, как во двор заезжает машина, освещая фарами все пространство и заодно мой стопроцентно грязный тыл. Пытаюсь ускорить свое продвижение к входной двери, но куда там. Спина ноет, задница трещит, сердце кровью обливается, а палец без того обручального кольца… Болит!

Максим подхватывает меня еще раз на руки и проходит весь подъем с чересчур эмоционально активной живой ношей.

— Болит?

— Угу.

— Надо посмотреть, что там. Вдруг перелом.

— Задницы? — ехидно уточняю.

— Надь, ну хватит. Чего ты завелась?

— Ты меня завел! Ты! Только ты! Из-за тебя я выпала из папиной машины, ударилась, наверное, поломала спину, а ты теперь спокойно спрашиваешь: «Чего ты завелась?».

Нечем крыть — молчит, сопит и ровно дышит:

— Пожалуйста, открывай входную дверь.

Он держит, а я орудую ключом в замке — спокойно в скважину вставляю, три раза проворачиваю в нужную сторону — «собачка» щелкает и наш дальнейший путь открыт.

— Идем-ка на диван, там тебя посмотрим, — мне предлагает.

— Не на что смотреть. Все пройдет — заживет, как на собаке. Тебе чего переживать, у меня ведь ничего не болит. Где-то что-то ноет, но это не повод для паники, Максим! — я затыкаюсь так же резко, как и выдаю циничные тирады.

У Морозова сейчас в наличии уничтожающий взгляд. Он аккуратно вместе с «ценным грузом» присаживается на диван, спиной укладывается на бортик, одновременно с этим стягивает мои сумку, шапку, тянет бегунок замочка куртки вниз. Я выкручиваюсь и стаскиваю верхнюю одежду, демонстративно поправляю пиджачок, воротник и его рукава.

— Я все могу сама. В чьей-либо помощи абсолютно не нуждаюсь — уже привыкла. Благодарю, что внес в помещение, но я бы и сама дошла. Пусть медленно, зато с гарантией…

— Не стоит. У тебе сейчас есть я, поэтому…

— Я! Я! Я? А ты уверен? — хмыкаю и обрываю. — Ты, кажется, собирался отогнать машину моему отцу и остаться на ночь в своей берлоге, а сейчас вдруг подтверждаешь свое присутствие здесь. Не пойму…

— Не надо, кукленок. Не понимай, пожалуйста. Давай лучше…

— Нет! — спускаю ноги на пол, отталкиваюсь руками от его коленей, кривлю лицо, ойкаю и охаю, и, прихрамывая, выхожу из зала. — Я все могу сама. В твоих под настроение подачках не нуждаюсь. Я пошла спать. Дверь там, — не оборачиваясь, подбородком киваю на возможный выход, — как будешь уходить, не забудь закрыть. Спокойной ночи, Морозов! Встретимся завтра в ресторане. Да и еще…

Не ожидала — Максим стоит у меня за спиной и дышит медленно в затылок. Я чувствую, что у него внутри сейчас кипит. Вот-вот, еще немножечко, чуть-чуть, и да начнется то адское неконтролируемое извержение! Зачем я провоцирую его фальстарт? На кой ляд?

— Ты прекратишь? Я спрашиваю, как долго? Когда же ты, наконец, устанешь и заткнешься? — очень тихо, как будто бы с угрозой, в мои волосы все это произносит. — Ты перестанешь пищать ту чушь, которую сейчас несешь? Закроешь рот, в конце концов? Отец не учил тебя…

— Что? — оборачиваюсь и с презрением задаю вопрос. — Что ты сейчас сказал?

— … не заводить уже основательно заведенного и очень злого мужика. Ведь не выдержишь ответного маневра, который сейчас к тебе сторицей прилетит!

— А что ты можешь? Что ты все время угрозы расточаешь? На что ты вообще способен? Слизняк!

А вот это было зря! Максим впивается губами в мой наглый, не затыкающийся, видимо, на нервной почве рот, жалит и кусает, мнет и трет, а я, слабачка, мычу и выдираюсь. Но все без толку, куда мне против мной же и доведенного до такого состояния мужика.

— Пусти! — все, что успеваю процедить в перерывах «грубого насилия». — Не хочу! Пошел вон! Больно! Пусти, кому говорю!

— Замолчи, зараза. Надя, — теперь губами двигается по скулам и щекам. — Надя, Наденька… Ну, помолчи… Слышишь? Прошу! Умоляю… Замолчи. Не провоцируй меня…

Я успеваю только поворачиваться и подставляться. Не хочу, но все само собой выходит:

— Не хочу! Не хочу! Не буду молчать. Уходи! Ты же этого хотел, это собирался сделать? Вот и пошел отсюда. Уходи!

— Не буду! — и продолжает по лицу своим жестким ртом блуждать. — Не уйду. Блядь! Как ты меня за этот вечер достала!

— Что?

Подхватывает под коленями и высоко подбрасывает.

— Ай-ай! Больно!

— Что болит? — от лица губами не отрывается и одновременно с этим следует наверх. — Где, кукленок? Отвечай.

Мы следуем неспешно к нам, в спальню — судя по маршруту, который я успеваю мельком отмечать.

— Болит, — скулю и начинаю несмело отвечать на его жалящие поцелуи. — Очень сильно.

— Надя, что? Конкретнее, пожалуйста.

— Внизу, там. Спина и, — тушуюсь, но быстро нахожусь, — моя попа.