Мародеры на дорогах истории
Шрифт:
Когда читаешь экспромты Л. Гумилева, невольно вспоминается относительно недавний анекдот: "Верно ли, что академик Амбарцумян выиграл по лотерее "Волгу"?" — "Верно. Но не академик Амбарцумян, а футболист Амбарцумян. И не "Волгу", а сто рублей. И не по лотерее, а в преферанс. И не выиграл, а проиграл". Удивляет, как можно написать не такой уж малый текст, в котором нет ничего достоверного. И дело не в "концессиях" для агентов транснациональных корпораций генуэзцев, сочиненных на потребу дня нынешнего. Это-то, пожалуй, заметят и самые горячие приверженцы оккультных наук наших дней. Дело в оценке всей международной и внутренней ситуации.
Темник Мамай, будучи зятем Бердибека, пользовался большим влиянием и попытался удержать власть после смерти хана в 1361 году. В Орде началась "великая замятия", в результате которой она распалась на ряд враждующих улусов, возглавляемых чингизидами. Около 1362
Именно это обстоятельство привело к борьбе за ярлык на великое княжение в Северо-Восточной Руси. При этом Мамай (и Абдуллах) поддерживали Москву, а Амурат — суздальско-нижегородских князей.
"Замятыя" в Орде давала большие возможности для маневра и русским князьям, способствуя в целом их консолидации. Но, естественно, стараясь удержать за собой Москву и не допустить перехода ее на сторону Сарая, где перевороты следовали один за другим, Мамай делал все, чтобы поддержать и соперников Москвы — прежде всего Тверь, а также Литву. Борьбу Москвы против суздальско-нижегородских князей Мамай поддерживал, поскольку таким путем надеялся "отобрать" их у ханов Сарая. Но после того, как среди самих суздальско-нижегородских властителей наметился поворот в сторону сближения с Москвой, настроение Мамая меняется. Наивысшего могущества Мамай достигает в начале 70-х годов, когда власть его распространяется на Крым и на самый Сарай. "Русский улус" теперь снова превращается лишь в поставщика дани и вспомогательных отрядов. Отсюда попытка внести раскол в среду русских князей путем передачи ярлыка на великое княжение Михаилу Тверскому. Но в 1373 году в Орде происходит новая усобица, когда "мнози князи Ординскиа межи собою избиени быша, а татар безчислено паде". Мамай вновь потерял Сарай, а враждебные ему силы в Степи оживились. Перед Москвой открылась возможность перехода в контрнаступление, и в 1374 году возникает своеобразный военный союз, включивший большинство княжеств Северо-Восточной Руси. С этого времени и начинается "размирье"
Дмитрия Ивановича с Мамаем. Несмотря на определенные дипломатические успехи Мамая (отпадение от коалиции Твери, антимосковская политика Литвы, а также Константинополя через своего ставленника Киприана), татары потерпели ряд чувствительных поражений. После разгрома татарского войска на реке Воже в 1378 году полное освобождение от ига Орды стало реальной возможностью. Сознавая это, Мамай предпринял последнее усилие для усмирения Руси. Именно теперь он набирает большое число наемников в Крыму и на Кавказе. Но и это не спасает: на Куликовом поле войско Мамая было разгромлено.
Митрополит Алексей, безусловно, сыграл огромную роль в проведении гибкой политики Москвой в 50–60-е годы. Он последовательно использовал авторитет сана и структуру церкви для укрепления Москвы как идейно-политического центра земель Северо-Восточной Руси. И, конечно, никаких конфликтов на политической почве между митрополитом и игуменом Сергием не было, как не было и самой придуманной Л. Гумилевым проблемы. Не было и той чрезмерной политической активности, которую часто приписывают Сергию, игнорируя его ортодоксальность (инок должен воздействовать на мир личным примером). Дмитрий же Донской в 70-е годы — активнейший и тонкий политический и военный деятель, решившийся бросить вызов самому Константинополю, намереваясь самостоятельно поставить своего митрополита на место умершего зимой 1378 года Алексея.
"Союзник" и "друг" Тохтамыш появился на горизонте уже после разгрома Мамая русским войском. Он был возведен ханом в Сарае при поддержке и покровительстве Тимура Аксака и, конечно, воспользовался столь счастливо сложившимися обстоятельствами, дабы подчинить своей власти весь "улус Джучиев". Поход на Москву становится важнейшим звеном в мероприятиях по "наведению порядка".
В публикациях Л. Гумилева, как в романах со счастливым концом, обычно дело кончается тем, что возлюбленные наконец соединились. В данном случае ему все-таки пришлось отвечать на вопрос: почему "союзник… разорил Москву"? Вопрос этот неоднократно задавался создателю новой концепции, но он игнорировал его. На сей раз пришлось отвечать, и в известном смысле автор превзошел самого себя: "Тогда случилась беда, погубившая Тохтамыша, но не Москву". Суздальские князья интриговали, "а интриги у них всегда осуществлялись одним способом: писанием доносов". Они донесли Тохтамышу, что Дмитрий "хочет предать его и присоединиться к Литве". "Тохтамыш был очень славный человек — физически сильный, мужественный, смелый, но, к сожалению, необразованный.
Он был не дипломат… И он поверил, ибо в Сибири не лгут: если свои же приходят и говорят про другого плохо — этому верят!" (Очень хорошее объяснение для бесконечного ряда убийств, отравлений, удушений ближайших родственников и взаимоистреблений целых родов!)Итак, у "славного" Тохтамыша не было выбора: донесли — значит, надо придушить друга. Тохтамыш пошел к Москве, а "все князья и бояре разъехались по своим дачам и жили там спокойно". Не имевший дач и садовых участков народ один остался в Москве. Что ему оставалось делать? "Народные массы в Москве, как всегда у нас на Руси, решили выпить. Они стали громить боярские погреба, доставать оттуда меды, пиво, так что во время осады почти все московское население было пьяным. Москвичи выходили на крепостные стены и крайне оскорбляли татар непристойным поведением — они показывали им свои половые органы. Татар это ужасно возмутило. А когда на Москве все было выпито, москвичи решили, что больше воевать не стоит, пусть татары договорятся обо всем и уйдут. И открыли ворота, даже не поставив стражу перед ними". Татарам ничего не оставалось, как перерезать горожан.
Предполагая сомнения у читателей, Л. Гумилев заверяет: "Так было на самом деле — все это описано в летописях". В летописях события всегда описываются неодинаково. Политическая борьба отражается и в летописях. Киприан пережил своего главного врага Дмитрия Донского на 17 лет и постарался очернить его перед потомками. Тем не менее версии, изложенной Л. Гумилевым, нет, конечно, ни в одной летописи.
О намерениях Тохтамыша на Москве было известно. Тохтамыш начал с того, что распорядился грабить русских купцов, торговавших в городах Волжской Булгарин. Дмитрий попытался собрать войско и позвал на совет князей и бояр. Однако "обретеся разность в них, не хотяху помогати". Именно в этом причина произошедшей трагедии. Дмитрий вынужден был ехать на север, чтобы там попытаться собрать войско. Но на это времени уже не было. Татары быстро приближались к Москве.
В Москве, естественно, не были в восторге от того, что князь покинул город. Еще большее возмущение охватило горожан, когда бежать решили митрополит Киприан, княгиня с детьми и бояре. В конце концов митрополита и княгиню выпустили, а остальных отпускали, ограбив. В городе оказалось немало окрестных жителей, искавших спасения за его стенами, а многие горожане его покинули. Традиционная система городского самоуправления незадолго до этого была разрушена, а княжеская самоустранилась. На вече спорили о том, оставить город или защищаться. Летописцы осуждают "мятежников", разбивавших погреба брошенных боярами дворов и их пьяную храбрость, когда, забираясь на заборала, они "шатахуся и ругающеся татаром образом безстудным досаждающе и словеса исполнь укоризны и хулы кидаху на ня". Так были встречены передовые татарские отряды, проводившие разведку и отъехавшие от Москвы к вечеру. Наутро же к городу подошли основные силы Тохтамыша. Теперь "гражане узревше силу велику и ужасошася зело".
Незадолго до подхода татар относительный порядок навел в Москве литовский князь, внук Ольгерда Остей, служивший московскому князю. После трехдневной осады Тохтамыш "обалга князя их Остея лживыми речьми и лживым миром, вызвав его вон из града и у би его пред враты града". Видимо, доверчивый Остей начитался давних предшественников современного апологета великих добродетелей ордынских ханов.
Картину избиения и грабежа можно представить и без летописца. Летописец особенно сокрушается по поводу иссеченных архимандритов, игуменов и "всех священников", поскольку со времен Батыя и Берке их освобождали даже и от даней. Были разрушены и сожжены все церкви и монастыри, перебиты все "от уна и до стара, можеск пол и женеск". "Множаиши же в полон поведени быша, в работу поганьскую и в страну Татарьскую". В летописях особенно сокрушаются — и нам не следовало бы забывать об этом, — что в пожаре сгорели все книги, в том числе свезенные из окрестных мест: "Книг же толико множество снесено со всего города и из загородья и из сел, и в зборных церквах до тропа наметано, сохранения ради спроважено, то все без вести створиша".
Вернувшись на пепелище, Дмитрий выделил на погребение убитых 300 рублей из расчета 1 рубль на 80 человек. 24 тысячи убитых — это, видимо, больше, чем все население города, поскольку в городе было много сбежавшихся из окрестных сел. К тому же татары разорили и другие города и волости Московского княжества. Дмитрий изгнал главных виновников "неодиначества" князей и бояр митрополита Киприана и духовника Владимира Андреевича Серпуховского Афанасия, но для восполнения потерь требовалось длительное время. Дмитрию оно не было отпущено: в 1389 году он скончался в возрасте всего 39 лет.