Мародеры на дорогах истории

"Все бы сошло Тохтамышу, — процитируем еще один пассаж Л. Гумилева, — если бы на него не напал Тимур… Татары героически сопротивлялись. И потребовали, конечно, помощи от москвичей. Князь Дмитрий Донской уже умер к тому времени, а его сын Василий вроде бы повел московское войско, но защищать татар у него не было ни малейшего желания. Он повел его не спеша вдоль Камы, довел до впадающей в Каму реки Ик и, когда узнал, что татары, прижатые к полноводной Каме, почти все героически погибли, переправил войско назад и вернулся в Москву без потерь. Но на самом деле он потерял очень много, потому что сам он заблудился в степи, попал в литовские владения, был схвачен Витовтом и вынужден был купить свободу женитьбой на Софье Витовтовне, которая впоследствии причинила России много вреда".

Встретив указание на столь точный ориентир, как река Ик, читатель, наверное, подивится эрудиции автора и легкомыслию московского князя. Но не будем томить: все было совсем не так. Тохтамыш затеял войну против своего покровителя и был за это жестоко наказан своим благодетелем. Как и ранее Мамай, поддержки он искал в Литве и бежал туда со своими нукерами. Ни на какой Ик Василий не ходил. Он дошел лишь до Коломны, и вовсе не для помощи татарам, а для прикрытия своих земель:

Тимур вошел в Рязанские пределы и разорил Елец. Не блуждал князь и в степи, а на Софье он был уже женат. В свое время, в 1383 году, Василию пришлось отправиться в Орду к Тохтамышу в качестве заложника. Не без участия литовской дипломатии и Киприана ему удалось бежать оттуда в Литву, где его обручили с дочерью Витовта. Брак этот встретил противодействие Дмитрия, и свадьба состоялась уже после его кончины.

Грустно все это пересказывать, да, видимо, и нет необходимости. Но одного сюжета придется коснуться, поскольку он слишком актуален. В концепции Л. Гумилева татары — защитники, а литовцы и западные русские — враги. После Куликовской битвы "было очень много раненых. Их положили на телеги и повезли домой. Что же делали наши милые западные соседи? Литовцы и белорусы догоняли телеги и резали раненых". Нарисовав эту ужасающую картину, автор возмущается: "Я не понимаю: как можно изучать русскую историю и не видеть, где свои и где чужие? Это или умышленное замалчивание, или полная неспособность к историческому мышлению".

С Литвой, конечно, отношения были не простые. Были усобицы и среди русских. Да и Гедиминовичи — это тоже, по всем родословным, одна из русских династий. Летописи единодушны в том, что Ягайло был союзником Мамая. Однако "от тех Бог избавил есть, не поспеша бо за мало на срок, за едино днищо или менши". Ягайло бежал "не видев великого князя… но токмо именъ его боящеся". Естественно, ни о каких "белорусах" не могло быть и речи, хотя бы потому, что не было и такого этнического понятия.

И еще один вопрос, на котором спекулируют в силу его неразработанности, — размеры взимаемой татарами дани. Постоянный мотив публикаций Л. Гумилева — "как за барами (то бишь татарами) житье было привольное". В. Кожинов ("Наш современник", № 3), поддерживая концепцию, утверждает, что "в среднем на душу населения годовая дань составляла всего лишь один-два рубля в современном исчислении! Такая дань не могла быть обременительной для народа, хотя она сильно била по казне собиравших ее русских князей. Но даже и при этом, например, князь Симеон Гордый, сын Ивана Калиты, добровольно жертвовал равную дани сумму денег для поддержания существования Константинопольской патриархии".

Ответственное утверждение дается со ссылкой на статью П.Н. Павлова, опубликованную в 1958 году в Ученых записках Красноярского пединститута. В статье такого заключения нет и быть не могло: мы не знаем ни общей суммы дани, ни численности населения. Едва ли не лучший знаток истории татарской политики на Руси А.Н. Насонов в свое время остановился в недоумении, встретив указание на то, что татары выделили на территории Великого княжества Владимирского 15 тем ("тьма" — десять тысяч). Ведь это означало по меньшей мере десятикратное сокращение населения в результате нашествия. В конечном счете, видимо, так оно и было. Но решение данного вопроса должно осуществляться не путем деления одного неизвестного на другое неизвестное, а выяснением норм обложения.

После ряда массированных разорений, ограблений, угона населения в рабство татаро-монголы перешли к систематической эксплуатации русских земель. В 1257–1258 годах была проведена перепись. Как и в других землях, из обложения исключалось духовенство. Остальные должны были платить дань. В 1215 году перепись повторили. В "Истории Российской" В.Н. Татищева объясняется, почему это потребовалось: хан Менгу-Тимур нашел, что привезенная великим князем Василием Ярославичем дань недостаточна ("люди многи в земле твоей. Почто не всех даеши?"). У Татищева же имеется указание, что дань брали "по полугривне с сохи, а в сохе числиша 2 мужи работнии".

Исключительной ценности указание не привлекло должного внимания. Б.Д. Греков — один из крупнейших и авторитетных советских историков, заметил, что "конечно, Татищев не выдумал здесь сохи, а взял ее из летописи, до нас недошедшей", но он усомнился в том, что соха могла быть "представлена двумя работниками".

"Повесть временных лет" знает три единицы обложения: двор, дым, плуг (рало). Дань с "дыма" бралась с так называемых "больших домов", в которых проживали большие семьи, состоящие из нескольких малых семей. С "плуга" платили дань радимичи и вятичи, которых летопись относила к "ляшским", польским племенам. Они отдавали с плуга по "шелягу" сначала хазарам, а затем русским князьям. Это, видимо, западный шиллинг, обозначавший, однако, в Польше самую мелкую монету (на западе шиллинг был больше денария-куны). На Руси дань собирали натурой. Хазары, видимо, требовали и серебро, хотя и замена его натурой тоже не исключалась. Но надо признать, что дань была весьма умеренной во всех трех измерениях.

Представление о "плуге" как единице обложения дает автор XII века Гельмольд, говоря о балтийских славянах: это пара лошадей или волов, впрягаемых в орудие пахоты, и соответственно обрабатываемый ими участок земли. В конце XIX века на пару лошадей в среднем приходилось 7,2 десятины пашни. За семь столетий технология сельскохозяйственного производства изменилась мало. Но все-таки 7 десятин, видимо, максимальный предел древней сохи.

Б. Греков усомнился, что "соха" может определяться количеством работников. Но взаимосвязь между обрабатываемой площадью, численностью рабочего скота и рабочими руками предполагалась всегда. Возможны были и варианты в зависимости от местных условий. В новгородской грамоте середины XV века о предоставлении князю Василию Васильевичу "черного бора" (татарской дани) с Новоторжских волостей, поясняется. "А в соху два коня, а третье припряжь" (то есть пристяжной) Поскольку "сохи" по местностям различались, Иван III в 1478 году с присоединением Новгорода "велел въспросити, что их соха; и они сказали: 3 обжи соха, а обжа один человек на одной лошади орет (то есть пашет), а кто на трех лошадех и сам третей орет, ино то соха".

В новгородской грамоте имеется и перечень равноценных замен для промыслового населения: чан кожевничий, невод, "четыре пешци" (то есть безлошадные), кузнец, лавка. За ладью и чан для выварки соли числили две сохи. Испольщики вносили по пол сохи. В городе окладной единицей служил двор или дом. Но предполагалась и дифференциация по роду занятий. Летопись отмечает, что "большие" облегчали свое положение за счет "меньших". "Соху" могла заменять "деревня". При этом "деревня" часто была меньше "сохи". Так, в новгородских писцовых книгах 1500 года упоминается шесть владычных деревень, насчитывавших вместе с погостом лишь 11 дворов с 14 жителями, что составляло 13 обеж или 4 с третью сохи. Когда-то "двор" и "соха" в основном совпадали. Но в монгольский период семьи были и малочисленны, и маломощны (что, естественно, связано с тяготами жизни). Поэтому редкий двор мог вести хозяйство на уровне "трудовой нормы" начала XX века, примерно совпадающей со старой "сохой".

В упомянутом погосте высевалось 52 коробьи хлеба (примерно 350 пудов), или 80–90 пудов на соху, как и в начале нашего столетия. Урожай исчислялся соотношением посеянного и полученного. Различаясь в разных местах и разное время, в северной половине Руси он обычно составлял от "сам-два" до "сам-четыре". В голодные годы часто не собирали и семена. Урожай "сам-два" оставлял на потребление те же 80–90 пудов, "сам-четыре", соответственно, 240–270 пудов. Это и есть основной доход крестьян, включенных в "соху".

Попробуем определить, что стоила названная в татищевском тексте "полугривна". Новгородская гривна содержала 204 грамма серебра, полугривна соответственно 102 грамма. Что можно было купить на эту сумму в ХІІІ–ХV веках и где мог добыть серебро крестьянин? В.О. Ключевский подсчитал, что рубль конца XV века стоил в 130 раз больше рубля конца XIX века. Это связано и с уменьшением содержания серебра в рубле, и с неуклонным отставанием производства от роста находящегося в обращении металла. В конце XIX века батрак и однолошадный крестьянин зарабатывал и потреблял с семьей за год продуктов и товаров на сумму менее ста рублей. Это много меньше, чем рубль конца XV века. Упомянутый В. Кожиновым П.Н. Павлов сделал выписку из Псковских летописей о ценах на хлеб в XV веке: они колебались от 87 до более 250 пудов на рубль. Псковские летописцы вообще внимательно следили за ценами и выплатами. Так, под 1424 годом сообщается о сооружении каменной стены у псковского крома: 200 мужей три с половиной года строили стену и получили за это по 6 рублей каждый (1200 рублей всего). Но летописец, похоже, счел эту плату слишком щедрой: на стене поставили колокольню, и стена развалилась. Под 1465 годом летопись говорит о новом строительстве стены. На сей раз трудилось 80 "наймитов". За три года они получили 175 рублей, то есть немногим более двух рублей на человека за три года.