Много снов назад

Казалось, ничто прежде не дарило ему столько свободы, как этот единственный поцелуй. Он обхватил лицо Рози широкими ладонями, когда её руки мягко легли ему на плечи. Она осторожно отступала назад, уводя его внутрь квартиры, и Дуглас слепо следовал за ней, не разрывая поцелуя. Хлопнул громко дверью, сотрясая громкий отзвуком внутренние стены, разрушающиеся под натиском откровения, что его губы с силой отдавали ей. Все сомнения разом были уничтожены, а вместе с ними сомнения и неуверенность. Дуглас не хотел убеждать себя в неправильности совершенного действа, поскольку никогда ещё не чувствовал себя более правильно.

Они вместе упали на мягкий диван. Рози выпустила тихий смех ему в губы. Теплый воздух щекотал его лицо. Она ловко села на колени Дугласа, придвинувшись запредельно близко. Края халата открыли мягкие бедра, на которых мужчина уверенно разместил руки, влажные волосы упали на лицо мужчины. В Рози не была девственной скованности, будто она ждала его, предугадав, чем закончиться вечер. Её волнение выдавало отрывистое дыхание и неловкие движения, но Дуглас вовсе не внимал этому. В некоторой мере её неуклюжесть его ещё сильнее разжигала.

Рози отстранилась первой, странно улыбнулась, будто сумела опьянеть от тех нескольких капель, что смешивались с сигаретной горечью на кончике его языка, а затем опустила глаза вниз. Он перехватил её ладонь, что успела дернуть за пояс халата. Один его краешек уже без того скользнул вниз, оголив плечо, где не было и следа тонкой линии лямки бюстгальтера, врезающейся в кожу. Дугласу хватило одной доли секунды, чтобы рассудок отрезвил вопрос — действительно, ли он пришел именно за этом? Или же ему нужно было гораздо больше, чем физическая близость?

— Только не сейчас. Пожалуйста, — произнесла шепотом, прикоснувшись своим лбом к его. Ухватившись за обе ладони Дугласа, она вернула их обратно на свои бедра, чувствуя, будто там им было самое место. — Я хочу этого сильнее, чем когда-либо.

— Ты когда-нибудь уже… — спросил, предупредив её поцелуй.

— Да, — Рози опустила взгляд на его сухие, потрескавшиеся от холода губы. Затем снова посмотрела в глаза, краешки розовых губ дернулись в неуверенной улыбке. Она поспешила поцеловать его, прежде чем он сумел распознать её ложь. Рози знала наверняка, что правда сумеет всё разрушить заново. Обнадеживать себя тем, что его порыв не смениться наутро сожалением, она не хотела, а потому было глупо терять возможность, что более могла не подвернуться.

Ей было всё равно в ту минуту, насколько она была на него зла. Оставалась безразличной к его напускной жестокости и зарытой в глубине души неуверенности, что была своеобразным изъяном благочестия. Наконец-то Дуглас был рядом, принявший себя и её, как нечто неизбежное. Главное было не скоротечность момента, его неминуемое скорое завершение, а любовь, ощущаемая ею в каждом поцелуе, прикосновение, в самом его желании быть с ней, а ни с кем другим. Этого было мало, но Рози довольствовалась этим, поскольку больше тепла ей не мог подарить кто-либо, да и едва ли бы она позволила это сделать.

Она всего лишь хотела избавить его сомнения. Позволить не внимать очередным ограничением, что неизменно должны были оттолкнуть от неё. Рози любила Дугласа, как никогда самозабвенно, и хотела, как никого прежде сильно.

Ей ещё не была знакома подобная тяга к любому другому человеку. Большая часть её сверстников не были столь щепетильны в поисках искреннего глубокого чувства, что было гораздо более важным, нежели животный инстинкт, поддаться которому Рози считала ошибкой, стоящей презрения и ненависти к себе. Наивно инфантильная сторона её личности утопала в их внезапной близости, но была единственной, что умела дышать под темными водами бессмертного чувства. Её сильная сторона была в его глазах сломлена, а та, что была помутненна печалью и злостью просто растворилась внутри неё серым дымом. Рози была собой, но в тоже время той, которой не позволяла себе быть в другие дни.

Она не боялась, что по окончанию всё внезапно превратиться в ошибку. Рози точно не была намерена о чем-либо жалеть, невзирая на то, что всё это было чистой воды спонтанность. Казалось, она не могла быть готова к подобному развитию вечера, поскольку намерена была провести его в нерешительных раздумьях. Девушка испытывала волнительный страх перед неуверенностью Дугласа, что всё ещё оставался неприятным зудом под кожей. Боялась его пустого отрешенного взгляда, полного сожаления, в котором не нуждалась и которому противилась сильнее всего.

Тем не менее, даже это исчезло, растворилось, перестало её занимать, когда она оказалась на кровати в собственной комнате, в углу которой продолжала стоять сумка со сложенными вещами. Рози даже не заметила, как они оказались там. Действительность утопала в прикосновениях.

Дуглас был щепетильно осторожен и нежен, будто распознал её ложь, но противиться ей в этот раз не стал. Он ничего не хотел сильнее, только чтобы освободиться от всех внутренних цепей и впервые за долгое время сделать то, что не будет зависеть от предрассудков. Он любил Рози и наконец-то принимал это внутри себя. Единственным внутривенным опасением было, что это пройдет после завершения связи, но дольше ожидать можно было только смерти.

Он не хотел представлять на месте Рози кого-либо другого, и сам ощущал себя именно на том месте, где должен был быть. Ему нравилось чувствовать её, но более того Дуглас пытался понять, нравилось ли ей это также сильно, но Рози не давала поводов для сомнений. Она была податливой и гибкой в его руках, отдавая безвозмездно ощущение целостности, что было глотком свежего воздуха, свободой, в которой он так отчаянно нуждался всё время.

Дугласу нравилось видеть лицо Рози, даже если её голубые глаза были закрыты, чувствовать тепло её рваных громких вздохов, даже если те обрывали поцелуи, чувствовать прикосновение её рук, даже если те ногтями впивались болезненно в кожу. Он не видел ничего, кроме её волос, раскинувшихся беспорядочно на подушке, и молочной кожи, покрывшейся красными пятнами его настойчивых поцелуев, не слышал ничего кроме её голоса, невнятно бормочущего что-то похожее на его имя. И эти минуты стоили всей прожитой жизни, но вовсе не сожалений. Он упивался временем, тонул в нем, забывал самого себя.

Похоже, Рози их близость утомила сильнее, чем его. И всё же стоило ему перевернуться на спину, как она тут же примкнула к нему, положив голову на грудь, прислушиваясь к быстрому биению сердца. Он обнял её одной рукой, и девушка тут же переплела их пальцы вместе. Тихий смех нарушил тишину, в которой различимым было лишь сбитое дыхание.

Вопреки опасениям обоих Дуглас не испытывал сожаления или пустоты. Ни больше, ни меньше, всё было так, как должно было быть. Отрицать и это было бы крайним проявлением трусости и глупости, что уже не имели значения. Они переступили невидимую черту, но едва ли это давало ощущение невозвратимой ошибки. Комната, в которой они блуждали на ощупь в темноте, теперь была озарена светом, в котором ничего не могло быть утаено кроме того, что осталось вне четырех стен, за которыми продолжало жить прошлое.

— Почему сейчас? — спросила Рози, облокотившись о подушку и наклонившись над его лицом. Ему стало холодно, когда она поднялась. Высохшие волосы щекотали лицо, но вряд ли Дуглас улыбался поэтому.

— Вряд ли прежде было подходящее время, — он пожал плечами, не найдя более вразумительного ответа, которым сумел бы объяснить ей произошедшую перемену. По существу, ничего не изменилось, ведь обстоятельства оставались также превосходящими над чувствами, острота которых стала вдруг нестерпима. Ум сдался перед рвением сердца, терпевшего угнетение достаточно долго, чтобы то накопилось подобно гною и, в конце концов, взорвалось и заболело, сделав рану открытой.