Московское золото и нежная попа комсомолки. Часть Четвертая
Шрифт:
И шмыгнули они с Остряковым за дверь, как студенты, сбежавшие после пересдачи, но не до конца уверенные, что их отпустили окончательно.
Глава 21
Дерьмо и Мировая Революция
Вторая половина августа 1937 года. Аэродром Лос-Алькасарес, пригород Картахены.
Лёха сидел на деревянном ящике и вместе с испанским механиком в застиранном комбезе и медитативно возил кисточкой по внутренностям карбюратора. Механик — молчаливый парень по имени Рамон, с вечно запачканными пальцами и философским выражением лица — кивал
Лёха макал кисточку в ведро с бензином и вырисовывал внутри корпуса сложные узоры, будто вытравливал проклятия с запекшегося металла. Возня была кропотливая, но местами даже успокаивающая — каждое движение словно вычищало не только грязь, но и накопившуюся за день дурь и тревогу из головы. Главное — не спешить. Надо пролезть в самые труднодоступные уголки, где обычно и сидит вся эта копоть, пыль и прочая механическая зараза.
Но вся эта работа казалась безмятежной ерундой на фоне того геморроя, что переживали испанские механики на «чатос» и «ишаках» — этих сумасшедших истребителях, где воздушное охлаждение и суровая судьба делали каждый запуск двигателя маленьким испытанием на выживание.
Вчера Лёха как раз заглянул в гости к истребителям. Отлично общались, травили байки, много смеялись, попутно занимаясь обслуживанием мотора «ишака».
Всё шло прекрасно, пока из-за ворот ангара не вырулил товарищ Кишиненко — замполит, в недавнем прошлом кавалерист, а теперь гроза политической сознательности на аэродроме.
Надо сказать, очередной блудняк развивался неожиданно, но строго по классике.
Началось с очередного бредового указа правительства республики: запретить шприцевание моторов бензином. Мотив был благой — экономия ГСМ. Зато маразм был полным: на фоне боевых вылетов и сожжённых цистерн топлива, кому-то пришло в голову, что несколько литров на шприцовку — это угроза обороне страны. Указ, как бы сказали товарищи из органов, имел все признаки вредительства.
Моторы с воздушным охлаждением, особенно у «ишака», были настоящим кошмаром для механиков. У цилиндров — куча ребристых секций и потайных уголков, куда регулярно затекало масло, грязь и всё, что могло превратить поршневую в похоронный оркестр. А без нормальной шприцовки — здравствуй перегрев и гудбай компрессия.
Зампотех Бонифатьич, узнав об указе, завыл как раненый в жопу гиппопотам и рванул, не разбирая дороги, на командный пункт. Свидетели утверждали, что по пути он орал по-русски, матерился по-испански и ещё на трёх диалектах, не распознанных переводчиком. Испанское начальство послушало, покрутило пальцами у виска, крякнуло и подключилось к концерту, возмущаясь:
— ?Vaya gilipollas con corbata! — Что это за придурки в галстуках!
— ?Que se meta el informe por el culo! — Пусть он себе этот приказ в зад засунет!
Но официально шаг в сторону делать не стало, а решило по-хитрому: шприцевать, пока никто не видит.
Вот и сидел Лёха вечером с механиками, лениво травя байки, попивая вино и наблюдая, как они шприцуют мотор чистейшим авиабензином из здоровенного ручного насоса.
И всё было хорошо — пока не вырулил товарищ Кишиненко. Глаза у него горели революционным огнём, пальцы твёрдо были сжаты в кулаки, подбородок сиял как нос у собаки пограничника в метро на станции «Площадь Революции».
— Тааак! — протянул он, будто вызывал на допрос пьяного курсанта. — А что это тут такое творится? Что делаете, товарищи?
Механик, не особо вникая, поднял глаза, пожал
плечами и быстро исчез за мотором. А Лёха, ловко успев заныкать бутылку, остался один перед лицом политического начальства.— Мотор шприцуют, товарищ замполит, — бодро ответил он, стараясь дышать в сторону.
— Чем шприцуете? — подозрительно спросил Кишиненко.
— Бензином. Авиационным, — честно признался Лёха, даже не подозревая в какую пропасть он падает.
— Как бензином?! А указ вы не читали?! — у замполита аж усы завибрировали.
— Так это… мы только отработанным, товарищ замполит, — с непоколебимым лицом, полным партийной преданности, глянул ему в глаза Лёха.
Кишиненко помялся, подозрительно посмотрел на нашего героя, и ушёл, поглядывая через плечо, но мысль явно затаил.
А на следующий день на аэродроме было собрание. Всё аэродромное братство — пилоты, механики, повара, связисты — собралось в главном ангаре Лос-Альказарес.
Замполит вышел с бумагой, кашлянул и толкнул речь про революцию, испанский народ, братскую помощь, оголтелый фашизм… Цитаты товарища Сталина вылетали из него как пули из ШКАСа. Лёха сначала пытался считать, сколько раз упоминается великий вождь, но сбился на восьмом или девятом. Переводчик к тому времени уже переводил с перерывами — то ли устав, то ли смирившись.
И вот наступила кульминация действия:
— Берите пример с советского лётчика, товарища Алексея Хренова! Он правильно понимает политику Партии! Помогает испанским механикам и шприцует моторы только отработанным бензином, в отличие от некоторых!
Переводчик не дрогнул:
— ?Solo con gasolina usada! — Только отработанным бензином!
Наступила тишина.
Испанский командир покраснел и начал тихо давиться от смеха. Лётчики у входа уползли в курилку. Лейтенанты на задних рядах закрыли лица руками. А советские командиры экипажей, кому посчастливилось получить место в первом ряду, скрестив руки на груди, твёрдо держали жёсткую верхнюю губу.
А Лёха… А Лёха надолго стал героем ангарного фольклора. Каждый второй, проходя мимо, подмигивал и спрашивал:
— Ну чё, Хренов, нам бы отработанного бензинчика… Шприцануть надо. У тебя не завалялось?
Вторая половина августа 1937 года. Кабинет Сталина, Кремль, город Москва.
Товарищ Сталин сидел за массивным столом в кремлёвском кабинете. Перед ним лежала кипа докладов, бумаг и донесений. В воздухе витала привычная тишина, изредка нарушаемая шелестом страниц и скрипом стульев от неловкого движения задов присутствующих — правда, моментально затихающего.
Наркома внутренних дел, товарища Ежова, на совещании не оказалось в силу его отсутствия в Москве, и его первый зам, комкор Фриновский, докладывал вождю лично. И чувствовал он себя при этом очень и очень неловко. Товарищ Сталин был не в духе — он не задавал вопросов, не особо реагировал на доклад и лишь кивал время от времени — коротко, без выражения.
Когда совещание уже почти подошло к концу, и воздух окончательно наэлектризовался от сдерживаемого раздражения вождя, Фриновский, словно вынув из рукава туза, выложил на стол перед Сталиным свежую оперативную бумагу. Отчёт из Испании, добытый стараниями НКВД и использованный в большой политической игре.
— Товарищ Сталин, — сказал он тихо, но с нажимом. — Вот один из докладов военно-морских лётчиков из Испании. Иллюстрация… к состоянию нашего военно-морского командования, — произнёс Фриновский, кидая камень в огород Ворошилова, которому пока подчинялись ВМС.