Московское золото и нежная попа комсомолки. Часть Четвертая

Мужик был одет в чёрное — традиционный цвет анархизма, подумалось Лёхе. Именно такой — в чёрном, с красным платком на шее и без капли лишнего движения — и был вошедший в вагон предводитель.

Следом за ним в вагон ввалились четверо деятелей с пистолетами. Двое — в чёрных кожанках с клёпками. Байкеры хреновы, подумалось нашему герою. Один — с красной повязкой на руке, и следом — мелкий дрищ в странной фуражке, весь какой-то дёрганный. Они ввалились в вагон стремительно, обтекая лысую громадину со всех сторон.

— ?Al suelo! ?Todos quietos! ?Las manos donde pueda verlas! — На пол! Всем стоять! Руки, чтобы я их видел! — заорал мужик с повязкой.

Пассажиры повалились кто куда — на пол, на соседей, под лавки. Сидящая напротив женщина упала лицом в корзину. Бабка сдёрнулась на пол, как новобранец по команде Газы. Коза, как будто дрессированный Мухтар на границе, тоже шустро легла рядом с бабкой.

— Началось в колхозе утро, — подумал наш герой.

Лёха вжал голову в плечи и замер, с внезапной тоской вспоминая, что его верный Браунинг сейчас надёжно спрятан в аккордеоне — завёрнут в тряпочку, застёгнут ремешком и вообще не в доступе. В такие моменты очень жалеешь, что ты не фокусник.

И тут один из налётчиков — особенно мелкий дрищ, рьяный, с глазами навыкате и флягой на ремне — торжественно заорал:

— ?Ni Dios, ni amo! — Ни бога, ни хозяина!

— ?Ahora vamos a robar… y violar! — А сейчас мы будем грабить… и насиловать!

Народ оцепенел. Стало слышно, как поскрипывает вагон. Даже коза замерла, оценив пафосность момента.

Старший в кожанке и с повязкой взглянул на часы и буднично отрезал:

— No. Solo robar. No hay tiempo. — Нет. Только грабить. Времени нет.

И тут, из-под лавки, где расположилась бабка с той самой козой, раздался возмущённый голос:

— No senor. ?Como quedamos! — Нет уж. Как и договаривались!

Наступила абсолютная тишина.

Один из налётчиков закашлялся. Другой зачем-то поправил пистолет. Старший нахмурился, пробормотал:

— Bueno, bueno… — Ну ладно, ладно…

И вот в этот самый момент к Лёхе подошёл тот самый огромный лысый мужик.

Внимательно осмотрев вагон, он неторопливо прошёл к Лёхе и сел напротив, важно сложив руки на приличного размера животе. И, делая вид, что ничего не происходит, занялся прицельным рассматриванием нашего героя близко посаженными глазами. От такого неоднозначного внимания Лёхе некстати в голову заползла мысль, что только в оптический прицел снайперской винтовки точно видно твоё ближайшее будущее.

Периодически мужик двигал левой бровью и прищуривал один глаз, отчего его лицо теряло симметрию и становилось похоже на Будду, которого тяпнула в глаз оса.

Лёха сделал вид, что очень занят изучением собственных шнурков.

Мужик нагнулся, пристально глянул Лёхе в глаза — и заговорщицки спросил тоненьким голосом:

— ?Chico, donde Nico? — Чико, где Нико?

Лёха моргнул. Подумать он не успел — да и нечего было придумывать.

— Ni idea, — пожал плечами Лёха. — Понятия не имею.

— ?Ah! ?Aqui no hay ningun Nico! — Тут нет Нико! — громко крикнул лысый с облегчением, как будто получил индульгенцию.

Старший махнул рукой — и вся группа с оружием хлынула в следующий вагон. За ними осталась только пыль, запах пота, затоптанная связка лука и одно очень озадаченное животное с рогами. Лёха выдохнул, выпрямился, поправил воротник, глянул в окно и тихо спросил:

— Это вообще что было?.. — не громко произнес наш герой.

Ответа, как обычно, не последовало.

Конец августа 1937 года. Аэродром Эль Прат, пригород Барселоны.

На Лёхино счастье рейс задержали. Он уже приготовился выслушать, как что-нибудь сломалось, не долетело или не долили, но вместо этого увидел… самолёт. И остановился как вкопанный.

Лёха ожидал, что перед ним будет стоять какой-нибудь птеродактиль времён братьев Райт — с парой винтов на верёвках и пилотом в форменной кепке велосипедиста. Но к его удивлению, на лётном поле возвышался весьма современный, обтекаемый, двухмоторный самолёт с глянцевыми иллюминаторами, хромированными деталями и видом, вызывающим уважение даже у избалованного глазом авиатора.

Лёха даже хмыкнул, прочитав на борту:

— Breguet 470. Надо же… французы сбацали что-то приличное. Видимо производители часов постарались с дизайном, — пошутил советский путешественник.

Самолёт и правда был на удивление близок по облику к будущему Ли-2 — та же пузатая форма фюзеляжа, те же два мотора на крыльях, всё это стояло под солнцем как будто выдернутое из послевоенного каталога авиакомпании «Аэрофлот».

Он обошёл его с интересом, но на радостях зашёл слишком далеко — к трапу. Там его уже ждали с лицами, выражающими извиняющуюся вежливость, переходящую в твердолобую категоричность.

— Сеньор, всё распродано. У нас полный рейс. Двенадцать мест, и все заняты.

Лёха пытался обаянием. Потом — настойчивостью. Потом по-своему, по-русски — с усталой прямотой. Но билеты были проданы каким-то шишкам — и с советским лейтенантом, как выяснилось, никто особенно разговаривать не собирался. Разводили руками, улыбались и говорили одно и то же: не можно!

Лёха развернулся, выругался про себя и направился к стоящему чуть поодаль домику пилотов. С виду — небольшая сараюшка под жарким испанским солнцем. На деле же — святая святых, где хранятся карты, кофе, и принимаются настоящие решения.

Через пять минут там шёл активный диалог. Обнаружилось огромное количество общих знакомых, пересечения по аэродромам и частям, схожие поломки и даже один и тот же Бонифатьеич из Картахены, о котором отличные лётчики — Хосе и Хуан из авиакомпании LAPE — отзывались с одинаковой любовью. К этому добавилось немного хороших слов, твёрдое рукопожатие, парочка обнадёживающих банкнот и мягкий, но понятный намёк, что советский путешественник никакой не пассажир, а очень даже запасной пилот. И главное — молчать он умеет.

И вот через двадцать минут Лёха лежал на мешках с почтой в крохотной кухне между кабиной пилотов и пассажирским салоном. Отгораживала его от прохода лишь занавеска. Самолёт с рёвом покатился по полосе.

Он был тринадцатым пассажиром или третьим пилотом. Как считать. Без билета. Без кресла. Зато с ногами на мешке с почтой и сердцем, радостно подскакивающим при каждом толчке колес по траве.

Лёха улыбнулся в потолок и шепнул:

— Спасибо, товарищи испанцы. Вот умеете, когда захотите.