Мученик

– Отличные слова. Догадываюсь, что не твои. Где ты их узнал?

Он снова опустил голову, сжал губы в тонкую линию и не разжимал, даже когда я отвесил ему пощёчину.

– Кто сказал тебе эту чушь? – Никакого ответа. Очередная пощёчина. – Лорд Рулгарт? Это он тебя сюда отправил?

Пленник чуть приподнял голову, и я увидел ухмылку на его губах.

– Рулгарт Колсар и вся его семейка – шавки, – прошипел он. – Рабы Алгатинетов. Наш герцог запятнал себя с северной шлюхой и унижается перед вашим фальшивым Ковенантом.

Вздохнув, я отвернулся от него и посмотрел на Уилхема.

– Фанатичная мразь, это точно, – сказал я. – Но, как по мне, вряд ли повод для войны.

Уилхем скривился и потянул за верёвку, поднимая пленника на ноги.

– Война уже здесь, еретик! – прорычал мне алундиец и споткнулся, когда Уилхем потащил его прочь. – Это лишь первый уголёк в пламени, которое всех вас поглотит!

– Возможно, – согласно кивнул я. – Вот только ты этого не увидишь.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

По нашему возвращению в замок Эвадина приказала больше не наносить пленникам никаких увечий. Вместо этого она заточила их в темницу под башней. Согласно обычаю, она отправила Верховую Гвардию объявить о предстоящем судебном процессе над преступниками по обвинениям в убийствах и разорении собственности Ковенанта. Мы с Уилхемом отговаривали её от этого, утверждая, что это разозлит местных, а то и вовсе приведёт к открытому насилию. А ещё наверняка распространится весть, что Воскресшая мученица с севера собирается вешать алундийцев, и это добавит жару в и без того уже кипящий котёл.

– Да, – согласилась она, задумчиво нахмурив лоб. – Я именно на это и надеюсь.

Любопытно, что она приказала хорошо ухаживать за пленниками, обработать их раны и дать нормальной еды. Для неё стало привычным ежедневно проводить много времени в общении с этими фанатиками. Сначала она говорила с ними поодиночке, а потом, по прошествии недель, их камеры отперли, чтобы они могли собираться вместе. Моё любопытство неизбежно привело меня к расследованию, и несколько вечеров я провёл на лестнице, слушая голоса, эхом доносившиеся снизу. К моему удивлению, я не услышал от Эвадины ни проповедей, ни запугивания, ни осуждения их грязных деяний. Вместо этого она расспрашивала их, и это был не допрос. Она спрашивала об их вере, и вопросы задавала с искренним любопытством, безо всякого презрения. Столь же удивительно было то, что и отвечали они ей в той же манере.

– Совершенство было достигнуто с Корбилом, миледи, – говорил их тощий вожак. Оказалось, он дубильщик, который забросил свою мастерскую в Лалсторе ради этого рокового похода. – Он видел разложение Ковенанта, всю ложь, что скрывала великую правду.

– И что это за правда, Этрих? – спросила его Эвадина.

– Что пример мучеников был дверью к благодати Серафилей. Но эта дверь веками оставалась открыта. Не требуется больше крови, чтобы держать её открытой. И не нужны священники, чтобы её охранять. Они просто сборщики податей, которые требуют богатств за дар, принадлежащий нам по праву.

– Но разве сам мученик Стеванос не говорил, что верный проход через Порталы требует труда многих жизней?

– Труда, да. Но не крови. А ортодоксальный Ковенант стал культом смерти.

Хоть я и не особенно набожен, но мой гнев нарастал от явного лицемерия того, что такой человек осуждает за что-либо других. Мне сильно захотелось спуститься по этой лестнице и хорошенько отпинать его, приговаривая: «А сам-то ты какой культ исповедуешь?». Впрочем, зная, что Эвадине такое наверняка не понравится, я сдержался.

Дни шли за днями, и тон этих собраний менялся. Теперь Эвадина говорила больше, а пленники – меньше, и слушали её всё внимательнее. Я и раньше видел, как она может одними словами сплести ловушку для сердец, но обычно это происходило с помощью проповедей. А здесь она вела себя более деликатно, то ли с помощью точного расчёта, то ли инстинкта, присущего людям, владеющим таким даром.

– Не стану лгать вам, братья, – услышал я, как она говорит им на последнем таком собрании, и её слова встретили обычным теперь молчаливым ожиданием. Они ловили каждое её слово, как самая верная паства. – Во многих отношениях я разделяю ваше недовольство Ковенантом, хотя и сижу здесь в сане стремящейся. Думаете, я не вижу их разложения? Думаете, я не смотрела прямо в глаза тем самым продажным священникам, которые заседают в Совете светящих, и не видела там лишь мелочность и зависть людей, жаждущих только золота и власти? Конечно, видела. И руки мои не чище ваших, ибо я сражалась, служа тому, что, как теперь знаю, было безумием. Посему я не могу вас судить, ибо эта обязанность лежит на Серафилях.

Я услышал снизу эхо рыданий и шарканье босых ног по камню – пленники неуютно заёрзали. Тогда тихим дрожащим голосом заговорил Этрих:

– А они… они пропустят нас через Порталы, миледи? Или наши души слишком черны?

– Нет настолько чёрной души, что её нельзя было бы очистить благодатью Серафилей, – ответила ему Эвадина. – Но такое очищение приходит только с искренним раскаянием. Когда предстанете перед ними, никакой лжи не должно остаться в ваших сердцах, никакого поверхностного оправдания ваших грехов. Я прошу тебя, будь сильным, брат. Когда придёт время, а придёт оно скоро, ты должен говорить от сердца и без лжи на твоих устах. Все, кто услышат ваш голос, должны узнать в нём правду. Вы способны на это?

Снова раздались всхлипы, к которым присоединились и другие. У меня вдруг похолодело в животе, и я встал и отвернулся. Меня никак не отпускало чувство, будто я стал свидетелем чего-то неправильного. Я знал, что эти люди не заслуживают милосердия, но меня возмущало то, как она привела их к покорному принятию своей судьбы. Может быть тому виной была моя разбойничья чувствительность, врождённый страх перед заключением и той судьбой, которая ждала приговорённых. Но я понимал, что всё гораздо глубже. Эвадина говорила о лжи Ковенанта, но паутина, которую она сплела вокруг этих заблудших негодяев, была соткана из неправды, даже если она того и не знала.

– Да, миледи! – в слезах яростно уверял её Этрих, когда я поднимался по ступеням, желая как можно скорее избавится от его гулких жалобных всхлипов. – Да услышат Серафили мои мольбы, и даруют мне милосердие…

Вырвавшись на солнечный свет, я глубоко вдохнул. Благодаря ежедневным дозам лекарского эликсира пульсация в голове обычно казалась приглушённой, хоть никуда и не пропала, но сейчас участившийся пульс сделал её более раздражающей. Чтобы хоть как-то отвлечь внимание, я осматривал внешнюю сторожевую башню под насыпью, позволив себе некоторое удовлетворение от того, что увидел. Рота по-прежнему спала под парусиной во дворе, но у нас хватало досок, чтобы начать сооружать казармы и конюшни. Внешняя стена теперь выглядела неровно. Многочисленные грузовые стрелы, верёвки, шкивы и неровные зубцы на стенах – всё это производило впечатление ветхости, но тем не менее я видел улучшение по сравнению с развалинами, встретившими нас несколько недель назад. Сержант-кастелян Эстрик выглядел вполне довольным ходом работ, а вот нахмуренный лоб Суэйна заставил меня задуматься.

Он проверял в деле отряд на стене, выходящей на реку. Сражение на стене требовало иной тренировки, нежели стандартное построение в три шеренги, используемое в открытом поле, и капитан, не теряя времени, обучал своих солдат. Их дни стали изнуряющей рутиной, где за работой следовала муштра с редкими перерывами на пешие патрули между стенами. Как я понимал, это делалось по большей части ради боевого духа, поскольку Верховая Гвардия была нашей главной гарантией против нападения.

– Пригнуть голову! – Хрипло рявкнул Суэйн и сильно стукнул рукоятью булавы по шлему алебардщика, согнувшегося за зубцом. – Арбалетные болты летают не только вниз, но и вверх. Ты! – Взгляд Суэйна упал на солдата, в котором я узнал пикенёра из отряда сержанта-просящей Офилы. Пики не очень хорошо подходят для сражений в замках, и потому самым высоким солдатам раздали различные топоры и палицы. – Что мы делаем, когда лестница касается стены?