Мученик

Вряд ли Мерику и Лилат приятно было смотреть, но состязание с Рулгартом в тот день остаётся в моей памяти моментом совершенного искусства, под стать любому манускрипту, когда-либо мною написанному. Поскольку, пережив эту самую решительную и упорную атаку, которую он когда-либо предпринимал против меня, я понял, что наконец-то впитал его уроки. Благодаря сочетанию рефлексов и мышц, закалённых в тяжёлых повторениях, я наконец-то стал настоящим мечником.

В конце лишь простое истощение привело к завершению этого эпохального состязания. Хоть Рулгарт почти восстановился после своей болезни, но от долгих нагрузок его внушительное тело уставало. А ещё он был на пятнадцать лет меня старше, хотя я никогда бы не осмелился указать на это. Я видел, что его сила духа достигла своих пределов, когда он сделал маленький, почти незаметный шаг назад. Необученный зритель принял бы это за незначительную смену позиции для подготовки следующего удара, но я отлично понимал его значение. А ещё я знал, что скорее всего он будет продолжать, пока не рухнет. Чуть опустив меч, я плохо отразил его удар, и наконечник меча попал мне чуть ниже груди.

Весь воздух разом вылетел из лёгких, и я рухнул на колени, опустив голову и задыхаясь. Лилат подбежала ко мне и помогла подняться, а Мерик поклонился дяде, выражая почтительное восхищение, на что рыцарь раздражённо махнул рукой. Если я и не разозлил его прежде, то вот теперь – точно.

– Никогда так не делай, Писарь! – прорычал он, указывая на меня мечом. По всей видимости моя благотворительная увёртка не осталась незамеченной, и сильно ему не понравилась. – Я не какой-нибудь малахольный старикан, заслуживающий жалости.

Я понял, что эта его обида задела меня за живое, и я чуть не выкрикнул едкое возражение. «Нет, вы заслуживающий жалости безземельный бедняк». Но эти слова увяли на языке от вида его разъярённого выражения лица. В конце концов гордость – это единственное, что ему осталось.

– Прошу прощения, милорд, – с поклоном произнёс я со спокойным уважением в голосе.

Лицо Рулгарта вспыхнуло, и он некоторое время непривычно колебался, а потом перевёл взгляд на Лилат.

– И передай своим людям, что если они и дальше собираются утомлять меня своими просьбами о наставлениях, то им придётся соблюдать кое-какие правила. Если меня и убедят быть наставником фехтования у еретиков, то я не стану просто наблюдать за безответственным кровопусканием.

Лицо Лилат сморщилось, словно она готовилась возразить, но промолчала, потому что я сжал её руку.

– Я им передам, – угрюмо пробормотала она, опустив голову.

– Да уж передай. – Рулгарт фыркнул, выпрямился и указал нам троим выстроиться в линию. – А теперь продемонстрируйте упражнения, которые я показывал вам вчера. Да, Мерик, и ты тоже. Даже освоенные навыки нуждаются в тренировке.

***

Меня разбудил голос. Негромкий – на самом деле тихий и спокойный. И всё же в нём звучал незнакомый принуждающий резонанс, который пронизывал как старые стены дома, так и мой дремлющий разум.

– … раб ненависти – самый несчастный из узников, – произнёс он. – Поскольку его цепи выкованы им самим…

Подняв голову с подушки из шкуры кролика, я увидел, что в доме темно и спокойно. Мерик спал, а вот койка Рулгарта была пустой. На полу тянулся узкий неровный прямоугольник лунного света от приоткрытой двери. Если бы не отсутствие Рулгарта, я бы приписал голос таинственному колдовству спящего разума и вернулся бы в мягкие объятия сна. Некоторое время я растерянно моргал в темноте, а потом снова раздался голос:

– Ты просишь уверенности в мире хаоса. А я могу предложить только правду, и моя правда может отличаться от твоей.

Поднявшись, я взял деревянный меч в изножье своей кровати и осторожно направился к двери. Вглядываясь через щель, я различил опустившего голову Рулгарта, сидевшего на пеньке, который служил удобным местом для отдыха между тренировками. Я инстинктивно знал, что голос, который слышал, исходил не изо рта алундийца, настолько он отличался от его обычных долгих гласных.

Я увидел, как рыцарь поднял голову и сглотнул, а потом проговорил дрожащим, тихим голосом:

– И ты это знаешь наверняка?

– Да, Ваалишь, – ответил невидимый собеседник. – Её сердце было отражением твоего. Но, как и у тебя, долг был для неё превыше всего. Я знаю, это, наверное, тяжело – видеть, как женщина, которую ты любишь, выходит замуж за твоего брата, и никогда за все эти годы не высказать и слова правды твоего сердца.

Рулгарта передёрнуло, и я с тревогой увидел, что он держит меч. Не деревянную палку, которую я так долго для него выстругивал, а настоящий длинный меч из тех, что обычно носят рыцари. Клинок скрывали ножны, которые Рулгарт держал удивительно несмело. Я видел, как он обуздал печаль, а потом посмотрел на меч, на рукоять, и остановил взгляд на навершии.

– Зачем ты мне его даёшь? – спросил он.

Голос быстро ответил с усмешкой:

– Умоляю, что за Ваалишь без клинка, который может назвать своим?

– Ваалишь?

– На вашем языке этот термин означает «мастер клинка» или «мастер меча», если тебе угодно. Прошло уже довольно много времени с тех пор, как этот термин использовался, но, думаю, он отлично тебе подходит. – Рулгарт некоторое время молча смотрел на подаренный меч, а потом голос снова заговорил, уже громче и с весёлой командной ноткой:

– Мастер Писарь, вы к нам присоединитесь, или так и будете подслушивать?

Рулгарт напрягся и, подозрительно и укоризненно прищурившись, резко взглянул на дверь, которую я приоткрыл. Поляну заливал лунный свет и сложные тени. Вскоре мой натренированный взгляд различил в одном сплетении тени и света сгорбившуюся фигуру на ветке сваленного дуба, где обычно сидели таолишь. Я видел лишь, что он большой, а его лицо пряталось под капюшоном робы, укрывавшей его с головы до пят.

– Эйтлишь, надо полагать? – сказал я.

– Да. – Из глубин капюшона раздался хрип, он поднялся на ноги и, по-прежнему сгорбившись, подошёл ко мне. Я увидел, как странно сидела на нём роба, словно занавесь, накинутая на гору камней, которая тяжело качнулась, когда он остановился – слишком далеко, чтобы разглядеть лицо под капюшоном. И всё же я чувствовал на себе его взгляд, показавшийся мне неприятно тяжёлым. Момент тянулся, и я инстинктивно понял, что он разглядывает меня не только глазами.

– Да, – сказал я, когда пауза ещё больше затянулась, – Доэнлишь оставила на мне свою метку. Можем мы уже покончить с формальностями?

Из глубин капюшона донеслась очередная усмешка.

– Формальности, – сказал он, – это одна из немногих вещей, к которой ваш народ относится с какой-то привязанностью. Ритуалы, этикет, формы обращения. Бесконечные списки бессмысленных правил, которые постоянно изменяются по прихоти богатых и могущественных. Я нахожу их пустоту по-своему удивительно прекрасной. У каэритов мало что сравнится с этим праздным искушением.