На заре земли русской
Шрифт:
– Слишком много крови за Киев-град пролито, – ответил князь задумчиво, когда Ванюха в очередной раз вопросительно взглянул на него, ожидая его слова. – Слишком мало тех, кто делает всё, чтобы её было меньше. Я соберу дружину киевскую и полоцкую, но править вами не стану.
– Воля твоя, – хмуро бросил Симеон. На его круглом лице, обычно ничего не выражающем, мелькнула презрительная усмешка, но Всеслав не заметил её. После долгого времени в темноте, тишине и одиночестве он чувствовал себя не очень хорошо, в голове всё путалось, будто после вина крепкого. К происходившему он не был готов, не знал, как лучше отказать
Молчание затянулось. Ванюха и Симеон разглядывали светлую горницу, о чём-то шептались, и наконец Красный заговорил.
– Спасибо тебе, княже, что принял нас, – он поклонился в пояс, и Симеон поклонился по примеру своего товарища, – пойдём мы. Авось в иной день переменишь решение.
– Проводи их, – велел Всеслав Данияру, как нельзя кстати оказавшемуся рядом. – Да воды принеси…
Данияр послушно кивнул, бросился к дверному проёму, чуть ли не выталкивая пришедших и что-то торопливо им объясняя. Голоса слились в один неясный шум, и Всеслав схватился одной рукой за дверной косяк. Горница поплыла перед глазами; ноги более не держали его.
Пожар
Очнулся он от того, что Данияр брызгал холодной водой ему в лицо и бил по щекам. Заметив, что князь открыл глаза, он мелко перекрестился.
– Слава богу, – пробормотал он, отворачиваясь. – Напугал ты меня. Какой, к чёрту, поход, когда ты на ногах не стоишь?
С помощью Данияра Всеслав сел, прислонившись спиной к стене, устало потёр виски. Стыдно было за свою слабость, и ему хотелось скорее загладить вину перед самим собою, собрать людей и, как обещал, вывести две дружины против степняков, что городам покоя не дают уже какой раз.
– Что люди скажут? – ответил он вопросом на вопрос. – Они вернули мне свободу, стол киевский, почитай, в руки отдали, а я обещанного исполнить не могу?
– О себе подумай, княже! – воскликнул десятник удивлённо. Впрочем, ему было не понять мыслей Полоцкого, ведь не он давал это обещание. Не ему собирать дружину, его дело – за порядком следить да десятком воинов командовать, горсткой…
– Забудь обо мне, – строго промолвил Всеслав, осторожно поднимаясь, однако не отходя от стены. – И о себе забудь. О народе, о земле русской помни! Погибнет Русь, коли все мы будем прятаться за спины других! Завтра же идём!
Данияр лишь молча пожал плечами. Неторопливо прошёлся по горнице, выглянул в разбитое окно и снова оборотился к Полоцкому.
– Скажи, княже, а ты женатый? Быть может, посему и не хочешь оставаться в Киеве-граде, что ждёт тебя твоя голубка в Полоцке северном?
При воспоминании о любимой сердце окутала теплота.
– Не венчан пока. А Злата моя ждёт, – улыбка тронула губы его.
– Злата? – удивился десятник. – А Изяславова сына невесту так же звать. Редкое имечко, красивое. Золотая…
Услышав об этом, Всеслав нахмурился. Уж больно странное совпадение. Неужели Изяслав отправил своего старшего в Полоцк вместо него, и Мстислав встретился с Златой, полюбил её? А что же она? Почему невеста? Неужто согласилась венчаться с ним?
–
Ты сам-то видел её? – спросил князь Данияра, надеясь, что тот расскажет о девушке так, чтобы можно было понять, она ли это или иная кто. – Что, хороша?– Хороша, – согласился Данияр, усмехаясь. – Красавица первая в Киеве была бы. Да только уж очень строга. Не любит княжича молодого, всё тоскует по ком-то, а по ком – не говорит.
«Она! – пронеслось в голове у князя. – Точно, она!»
– Мстислава, значит, невеста? – грозно спросил он, нахмурившись. – Не бывать этому! Где она?
– А в горнице его, – смутился десятник. – Он её запер давно уж. Когда брат её увезти пытался. Не вышло. Крепко охраняет её Мстислав Изяславич…
– Подай мне меч! – велел Данияру Полоцкий, откинув растрепавшиеся волосы с лица. Ясное дело, что за брат хотел вызволить сестрицу, – Димитрий.
Десятник подал ему оружие с поклоном и тут же добавил:
– Княжич ей много чего наплёл… По его милости она тебя умершим почитает уж всё лето.
Всеслав ничего не ответил. Конечно, Мстислав – подлец, но даже коли он любит Злату, то зачем лгать ей? Князь положил ладонь на тёплую рукоять меча и приказал Данияру проводить его.
Идти пришлось долго. Снаружи терем Изяслава казался не таким уж и большим, однако внутри были десятки всяких коридоров, горниц, даже потайных дверей. Возможно, дом казался ещё больше из-за того, что был смежным с иной постройкой, где жила многочисленная дворня. Деревянных лестниц, по которым поднялись и спустились князь и десятник, было не счесть, и Всеславу уже начинало казаться, что дорога бесконечна, и останься он здесь один, точно заблудился бы, как наконец киевлянин остановился у одной из дверей.
Всеслав прислушался. За дверью было тихо. Ни слова, ни звука, ни шелеста. Факел в руке давал плохое освещение – его бледное оранжевое пятно ложилось под ноги неровным дрожащим кругом, а пользы от него никакой не было. Длинные тени стелились по деревянным стенам, танцуя, расходясь чёрными лепестками. Полоцкий подёргал дверь – так и есть, заперто. Ни ключа, ни замка, ничего; как же, интересно, с этой дверью справиться?
– А ты постучись, – посоветовал Данияр, стоявший чуть поодаль.
– И то верно, – князь передал факел десятнику и постучал. За дверью послышались шаги и шелест одежды.
– Кто там? – спросил женский голос. Совершенно спокойный и безучастный, смиренный, слегка охрипший.
– Злата, – выдохнул Всеслав, – это ты?
– Да, – ответили из горницы, чуть помедлив. Голос показался напряжённым. Узнала? Нет?
– Отвори!
В горнице притихли.
– Не велено, – послышалось из-за двери спустя несколько секунд.
Всеслав негромко выругался.
– Кем не велено?!
Снова пауза, на этот раз более долгая.
– Мстислав Изяславич не позволяет, – словно нехотя ответила девушка.
Князь и десятник переглянулись. Тяжёлый факел дрожал в руке Данияра ещё сильнее, чем у Всеслава, и зловещие отблески пламени освещали стены и тёмные своды.
– Злата, открой! – воскликнул Всеслав, ещё несколько раз стукнув в дверь. – Аль не признала?
Тишина.
– Нет.
Руки опустились сами собою. В горнице снова стало тихо. Но шаги не раздались: видать, девушка всё-таки не уходила, прислушиваясь к происходящему снаружи.