Наша навсегда

И мне хочется эту борзоту ему в пасть запихнуть. Но терплю.

Смотрю на него, окровавленного, с руками, висящими плетьми, переломанного всего. Но, похоже, нихрена не сломленного. И даже немного уважаю эту тварь. Исключительно за несгибаемость его, за силу воли и силу злости.

Не каждый так сможет, вот реально.

Он ведь далеко не трус и не дурак, Анатолий Весов, Тошка гребаный. Это имя набило оскомину уже давно, еще пять лет назад, когда Вася его периодами упоминала. И до того, когда с ним ходила, а сам Вес пиздел направо и налево, что она — его девчонка и спит с ним.

Я ведь даже не знал, что так ненавидеть можно. И завидовать. Черной, самой черной завистью. Это я на тот момент думал, что завидую и ненавижу.

Всю полноту этих эмоций я ощутил уже потом. Когда моя маленькая девочка, та, на которую я смотрел, исключительно чуть прищурившись, потому что глаза слепило, уехала с ним в Москву. И вышла за него замуж.

До сих пор воспоминания о тех веселых деньках, проведенных в тюряге с осознанием четкости всей картины в деталях, жгут грудь. И дыхание прерывают.

Меня выковали эти годы, эти мысли, эти эмоции. Изменили качественно.

И потому сейчас я очень, мать его, терпеливый, несмотря на то, что вколотить в землю тварь, посмевшую попытаться лишить меня самого дорогого, что есть в этом мире, хочется до слепоты в глазах.

И Вес читает это все в моем взгляде. И понимает, что живым не останется. Ни за что, блядь. И никакая память о нежной детской дружбе ему не поможет.

Вася наверху, спит, утомленная произошедшим.

А мы тут, внизу.

Ну что, гнида, побеседуем?

Лис, как обычно, менее терпеливый, чем я, скалится и шагает к лежащему на полу Весу.

Его отец, мирно разливающий коньяк у барной стойки, предупредительно каркает:

— Аккуратно. Нам с ним еще поговорить надо.

Лис дергается, словно от удара плетью, бросает на отца злобный взгляд.

Но подчиняется.

Хватает Веса с пола и рывком сажает его, прислоняя к дивану. Вес вскрикивает, судя по всему, ему очень несладко каждое движение дается, и мне его боль — маслом по сердцу. Только сейчас начинаю понимать палачей и маньяков. Мне реально крови хочется. До фантомного ощущения металла во рту.

Отец Васи, фундаментальный мужик, совершенно спокойный и надежный, как столетний дуб, проходит к дивану, садится напротив Веса, складывает руки на коленях, и, чуть подавшись вперед, смотрит на пленника.

Тот, несмотря на напускную браваду, ежится под этим тяжеленным взглядом.

— Ты еще кто, блядь? — хрипит он, — я и тебе чего-то должен? Прощаю!

Бешеный Лис, как самый хладнокровный среди нас, спешит разрядить обстановку.

— Игнат, сядь пока. Камень, тоже не стой. Вот, выпейте, выдохните. Он уже никуда не денется.

Я сажусь рядом с Лисом на диван, чуть в стороне от Большого, передаю Игнату коньяк.

— Послушные шавки, — снова скалится Вес, — всегда такими были. Предсказуемые дураки. Что она в вас нашла? Длинные члены? Дешевка…

Лис дергается, но я торможу его, заставляя сесть обратно.

Вес внимательно отслеживает каждое наше движение. И продолжает глумиться:

— Вас поиметь, вообще нехуй делать! Хорошо я поимел вас, твари? И вас, и вашу подстилку. Рассказать, в каких позах? А как она мне в машине сегодня отсасывала, м-м-м…

У меня глаза заволакивает черным мороком…

Но, в отличие от Лиса, меня удерживать некому.

Прихожу в себя, уже ощутив под пальцами горло твари. Он хрипит, глаза выкатываются.

А в меня с двух сторон вцепились Большой и Лис.

— Брат, отпусти его, отпусти… Не надо пока! Подожди! — уговаривает Лис, пытаясь отцепить мои пальцы от глотки твари.

— Леша, не дури, он живой нужен… — басит Большой, а затем каким-то ловким движением пережимает мне запястье… И пальцы расцепляются сами собой.

Я падаю обратно на диван, крутя ладонью, чтоб восстановить в ней кровообращение. Как это он меня так? Надо будет попросить, чтоб научил. Старая зэковская школа, что ли? Или даже не зэковская, а… фсин?

— А ты хитрый, сучонок, — улыбается Большой, и вот клянусь, я вообще нихера не пугливый, но улыбка эта оторопь вызывает! Весу, судя по роже, тоже чуток плохеет. Или это от моей хватки железной? Комплекс, скорее всего. — Ты спецом ведь нарываешься. Хочешь, чтоб сорвались и прикончили?

— Ты кто, блядь? — снова хрипит Вес, — я тебя вообще не знаю! Пошел нахуй.

Большой чуть дергает ноздрями, и только этим выдает свой напряг. И желание пришибить твареныша на месте.

— Сначала ты, мелкий уродец, — вступает в разговор Бешеный Лис, — расскажешь в подробностях, кто тебе заказал парней пять лет назад. Если будешь очень откровенным, то, так и быть, сдохнешь быстро.

— Ага, разбежался, — хрипит Вес, — пошел ты! Я и тебя поимел! Ха-а-а…

Тренькает телефон, Большой смотрит на экран, усмехается.

А затем поворачивает экран сначала к Бешеному Лису, а затем и к Весу.

— Откуда… — меняется тот в лице, — как ты?..

— Знаешь, сучоныш, ты зарвался. Поверил, что всесилен, да? Но на любую хитрую жопу найдется хуй с винтом. Так что ты, по сути, нам вообще не нужен.

Вес бледнеет, а мне дико интересно посмотреть, чего там такое прислали Большому, что за информация.

Но лезть в экран чужого телефона я не собираюсь, конечно же.

— Ты херово прятал свои архивы, — продолжает Большой, задумчиво скроля на экране полученные данные, — Серый Жнец за двое суток отрыл… Глянь, Лис, кто тут у нас?

Он показывает что-то на экране Бешеному, и тот, просмотрев, хмурится и поджимает губы:

— Надо же, блядь… Какие интересные новости…

Он отходит в сторону, набирая кого-то на телефоне:

— Виктор, срочно данные мне по Прохоренко и его филиалам. Внутреннее расследование, по третьему протоколу.

— Лис, — зовет его Большой, — глянь еще вот!

Бешеный снова изучает данные, ругается тихо и злобно.

А мы с Игнатом переглядываемся. Похоже, нашим старшим товарищам нашлось море дел.