Невыносимые противоречия

Стремясь защитить спину, он протолкался на тротуар и прижался к стене. Колени дрожали. Он никак не мог избавиться от ощущения, что его схватят и разорвут на части. Он помнил как его били, тянули за волосы, выворачивали ему руки люди, чьих лиц он не мог рассмотреть. Их было слишком много. Многорукий многоголосый кричащий организм.

Через пятьдесят шагов Франц выбрался к армейским постам. Слева солдаты толкались с растрепанными гражданскими. Справа удерживали щиты. Кто-то толкнул Франца в спину, и вместе с паникой пришло желание, чтобы военные открыли огонь. Разогнали, растреляли собравшихся вокруг отеля людей. Но солдаты ничего не сделали. Мысль о расстреле пришла и исчезла вместе с паникой.

Как только Франц протолкался через кордон, в его руку вцепился Хорхе. Он что-то тараторил, но Франц не слышал за воем голосов, громкоговорителей, сирен. И телевизора. Трудно поверить, но над головой, в окне на втором этаже, орал телевизор.

– Машина за углом, - прокричал Хорхе Францу на ухо.

За углом группа подростков пила вино и била пустые бутылки о стену. Осколки ударили Франца по сжатому кулаку. В машине он рассматривал три маленькие царапины в свете фонарей.

Он приказал Хорхе ехать в тюрьму. Поразился контрасту: в то время, когда вокруг отеля бесновала толпа, около тюрьмы затихло даже дорожное движение. Повернув на Борхе, они встретили всего одну легковушку. Уставшая женщина за рулем. На заднем сидении спящие дети. Очередь у ворот тюрьмы тоже измельчала. Несколько стариков переговаривались с солдатами. Так спокойно и тихо, что казалось, речь шла о погоде или слухах.

Во внутреннем дворе никого не было. В комнате с мониторами Франц увидел те же коробки, что приносили в отель людям Луизы. Как минимум одна фирма доставки пиццы пахала без перерывов на военный преворот. Франц думал о вставших заводах и разграбленнных супермаркетах, когда поднимался на второй этаж. Он пришел к выводу, что при массовой остановке поставок и производства пиццерия протянет не больше недели. Грозит ли столице голод? Сепермаркеты горят, с ферм продукты не везут. Похоже, одним из первых решений нового правительства станет военный контроль за поставками продуктов. Сколько времени потребуется, чтобы вытащить городскую инфраструктуру из ямы, в которую она свалилась из-за переворота?

Франц открыл дверь и шагнул в камеру Генри. Он, и правда, сидел на полу в той же позе. Хотя и передвинулся в угол.

В камере горел свет, и Франц догадался, что его не выключали. Без его приказа здесь не выключат свет, не принесут еду. Франц оглянулся на сливы по углам - чтобы помочиться Генри не требовалось разрешение.

– Встать!
– в маленьком помещении его голос звучал по-особенному. Не так как в просторном гостиничном номере, не так как в машине или лестничной шахте. Здесь его голос подчинил себе маленькое пространство, прошил его как ток и заставил Генри дернуться.
– Поднимайся, я сказал!

Круги под глазами, покрасневшие глаза. Генри растерянно моргнул и, опираясь плечом на стену, встал на ноги.

Франц подошел ближе, остановился в двух шагах от Генри и скомандовал:

– Сесть!

Генри нахмурился.

– Я сказал...

– Пошел ты, - огрызнулся Генри.

Франц ударил его. Затылок Генри шлепнул о стену, звук напомнил Францу о разбитых бутылках. Из носа Генри пошла кровь. Когда Генри поднял скованные руки, чтобы утереться, Франц закричал:

– Я сказал, сидеть!

Не отнимая рук от разбитого носа, Генри присел.

– Встать!

Генри застыл. Францу показалось, что сейчас он покачает головой или усмехнется. Сделает что-то оскорбительное, непозволительное, неисправимое, и он ударил Генри в висок. Повалил на бок и несколько раз врезал ногой. Не глядя куда, лишь чувствуя, как ускоряется кровь и сердцебиение, выгоняя из тела накопившееся за день напряжение, болезненную слабость, липкий холодный пот и дрожь в коленях.

– Поднимайся!
– Франц тяжело дышал.

Медленные движения Генри успокаивали его, вселяли уверенность, давали время продумать дальнейший план действий. В голове толкались, вспыхивая и исчезая, десятки картин. Это было как с желанием, чтобы солдаты открыли огонь по толпе сегодня. Каждая картинка по отдельности обещала освобождение.

– Сидеть!
– приказал Франц и с удовлетворением заметил страх в глазах Генри.

Сопротивление было сломленно, он послушно присел.

– Встать!
– перед мысленным взором Франца вспыхнул и погас плац, на котором сотня кадетов выполняли бессмысленные упражнения.

Генри поднялся. Он больше не прикрывал разбитый нос, кровь текла по губам. Скованные наручниками руки, Генри держал у стены, будто рассчитывал за нее ухватиться, если потеряет равновесие. Растопыренные пальцы дрожали.

Без замаха Франц врезал ему в ухо. Генри пошатнулся.

– Сидеть!
– на этот раз Франц не повысил голос.

Он поймал Генри на крючок, полностью завладел его вниманием, встать он ему приказал шепотом, и Генри услышал. Как завороженный Франц наблюдал за его реакциями. Генри присел и не поднял взгляд на Франца. Франц приказал встать. Когда их лица оказались на одном уровне, снова ударил. Ему показалось, или нос Генри хрустнул? В любом случае, все заглушил полувсхлип-полувдох Генри. Он накрыл переносицу ладонями и зажмурился.

Франц снова приказал ему сесть. Генри подчинился, и Франц опять поставил его на ноги тихим шепотом. Генри тяжело дышал, и все еще прижимал ладони к лицу. Франц ударил его в ухо. Достаточно сильно, чтобы Генри свалился на пол, и из уха потекла кровь. Зато теперь он убрал руки от носа. Опираясь на них, попытался подняться, капая кровью из разбитого носа на пол.

– Встать!

Какого хера он молчит? Какого хера не просит пощады? Какого хера не пытается поговорить? Оправдаться? Вымолить прощение? Быструю смерть? Почему не просит!

Следующим ударов Франц рассек Генри скулу. Правый глаз заплыл, Генри барахтался на полу, пытаясь подняться. Он справился, и Франц снова сбил его с ног. Он разбил ему губу и бровь, прежде чем Генри вырубился, потерял сознание.

В его неподвижности Францу чудилось что-то неправильное. Он не был мертв. Но был заперт внутри тела. И одновременно раны и синяки на его лице выглядел так, будто смерть пыталась, но не успела разорвать его на части. К ним хотелось прикасаться. Заметив, что кровь больше не течет из рассеченной брови, Франц надавил на рану пальцем. Надавил на переносицу, хрящь дествительно треснул и ходил из стороны в сторону. Франц надавил на распухшее веко Генри и почувствовал, что может выдавить глаз. Нужно просто нажать еще чуть-чуть. Так просто. Легко. Синяк на подбородке Генри был таким темным и ярким в электрическом свете, что Францу захотелось расцарапать кожу, добраться до лопнувших сосудов и выпустить кровь наружу. Он видел такие синяки на теле мертвецов в Доме Офицеров. Только кожа Генри не разлазилась под пальцами. Не поддавалась. И чем дольше Франц царапал синяк, тем больше он становился, а вылилось всего пара капель крови, они забились Францу под ногти. Ему понравилось как выглядели ногти с темными полосками на бледной шее Генри. Понравился контраст. Понравилось тепло Генри, биение его пульса под пальцами. Франц сжал пальцы, надавил на кадык Генри. Генри захрипел. В следующий раз Франц захватит с собой бутылку воды, чтобы быстрее привести его в чувства. Или что применяют в таких случаях? Он слышал внизу, когда заключенных пытали током, у некоторых отказывало сердце.

Франц похлопал Генри по щекам. Звон пощечин эхом осел на стенах камеры. Генри открыл один глаз. Из горла у него вырвался хрип. Франц сжал его шею, вдавливая кадык, заставил Генри извиваться, сучить ногами по полу и царапать запястья Франца.

– Почему ты молчишь?
– Франц ослабил хватку, позволил Генри сглотнуть.

– Что?

– Почему не просишь, - Франц убрал руки от шеи Генри и отвесил ему пощечину, желая снова услышать, как звон врезается в стены.