Невыносимые противоречия

– Если что-то понадобится, я оставлю двух солдат в коридоре, - Рипон передал Францу ключ-карту.

До настоящего момента он и не знал, что в тюрьме есть электронные замки.

Рипон занес в камеру единственный стул.

Дверь за Рипоном закрылась, и помещение скрутила тошнотворная тишина.

Глаза Генри расширились. Вызывающие и вопиюще темные на бледном лице. Может, именно сейчас Франц заглянул в глаза правде? Грязные стены, мерзкая тишина, Генри болезненно неподвижен, а смотрит так, будто хочет испепелить Франца взглядом. Будто не должен здесь находиться. Это правда?

В первую их встречу Франц хотел узнать, какого цвета у Генри волосы на самом деле. Когда Генри похитили, он нашел его фотографии в интернете. Недавние и детские. Генри всегда был на виду, при блистательной знаменитой мамочке. Она таскала его с собой как украшение, представляла как приз, награду. Старые снимки говорили, что родился Генри с волосами светлыми как солома. На видео трехлетней давности он носил длинную челку и сдувал ее, кривя губы, когда мать отворачивалась. Почему Франц все это запомнил? Почему обратил внимание на цвет волос Шеннон? У матери и сына одинаково светлые головки? Или она красилась, чтобы получить тот же оттенок, что у её ребенка?

Спросить об этом Генри? Сейчас он не ответит, если Франц действительно хотел знать правду, нужно было спрашивать раньше.

Сейчас его корни отросли и белели как болезненно бледная кожа.

Переступая порог камеры, Франц чувствовал лихорадочное воодушевление, а теперь его разбила слабость. Он опустился на стул, достал телефон и включил музыку. Может, стоило раздобыть усилитель звука?

Он ожидал услышать женский голос. Шеннон пела сопрано или меццо-сопрано? За всю жизнь Франц всего два раза был в опере. Первый раз с матерью, второй - сводил отец.

Вместо женского голоса телефон выплюнул два мужских. Перебивая друг друга, голоса просили, жаловались, каялись и спорили. Францу показалось, или мужчины скрипели зубами?

Генри не двинулся с места, лишь вздохнул и прислонил затылок к стене. Франц зацепился взглядом за родинку на его шее. Всегда за нее цеплялся. А когда Генри опускался перед ним на колени, Франц любовался пушком вокруг косточек его позвоночника.

Мужской голос ускорился, затараторил, отстреливаясь словами, потрескивая отрывистыми звуками. Они сыпались как град.

– Что это?
– Франц захотел услышать голос Генри.

– Вагнер. Зигфрид.

– Какой язык?
– хоть Франц уже и сам догадался.

– Немецкий, - сказал Генри, и голос в записи, будто подчиняясь ему, угомонился.

Тенор старался что-то объяснить. Снова просил. Почему Генри ничего не объясняет Францу? Почему ни о чем не просит? Он не доверяет Францу. Никогда не доверял.

Генри сжал челюсти, повел плечами, локти его подрагивали. Он замерз, сообразил Франц. В комнате душно, а его морозит. Голоса снова закричали друг на друга. Обсыпали оскорблениями? Угрожали?

– Что они говорят? Ты ведь знаешь её шоу наизусть?

– Верь мне, милый, только здесь ты можешь страх понять, - Генри закашлялся, - в других местах, в другие дни, он не придет к тебе.

Франц видел видео, на котором Генри по памяти переводил либретто. Ему было семь, Шеннон гладила сына по спине и сияла от гордости.

– Замелькает в глазах, заходит земля, застынет сердце в груди.

Зачем она заставила его учить наизусть эту чушь?

– Кликни меня, если понравится страх...

Генри передернулся. Он устал, мог бы сесть на пол, но не делал этого.

– Иль у людей всегда мать умирает, сына родив? Я сам не знаю, кто я...

Тенор перешел на отвратительный шепот.

– Видишь ли смерть, мальчик цветущий?
– Генри облизал губы. Сухие. Наверное, он давно не пил. Но ни за что не попросит воды у Франца.

Отвратительные голоса кричали, выли, кололи осколками звуков. У Франца разболелась голова.

– Не смей меня любить, - вздохнул Генри.
– На что ты годен, то ты свершил... вечным сном закрою глазки твои... тебя легко обмануть... я все в тебе всегда от сердца ненавидел.

Все из-за клада, понял Франц. Зигфрид наивный идиот, которого растил мерзкий карлик, чтобы он убил чудовище. Растил, ненавидел и мечтал убить.

– Не смей меня любить, - Генри поморщился.

Неожиданно Франц понял, как Генри умрет.

– Рад я лишиться любви твоей, но я и с жизнью должен расстаться?

Смерть либо рвет человека на части, либо запирает в теле. А Генри смерть хотела одновременно и запереть в теле, и разорвать на части.

– Только глотни. В туман и ночь напиток тебя погрузит, - Генри нахмурился, вспоминая слова.
– Во сне меня зарежешь?

И откуда-то Франц уже знал, когда смерть запрет Генри в теле, он будет выглядеть также, как в момент наслаждения. Как когда кончал от прикосновений Франца.

– Змеиная кровь открыла мне слух, - Генри с трудом держался на ногах. Сколько времени прошло?

Музыка завяла, скукожилась, из затишья расцвели новые звуки. Наконец-то женский голос. Это Шеннон? Пронзительный женский голос нарастал как пожарная тревога, сигнализация.

– Я совсем один, без сестер, без братьев, мой отец убит, скончалась мать, я их никогда не видел.

– Ты пропустил женскую партию!
– разозлился Франц.

– Ты дразнишь меня?
– Генри наконец-то признал свою усталость, сдался и сполз на пол.

Францу казалось, гребаная опера длилась бесконечно.

– Я смеюсь нашей страсти. Я смеюсь ослепленью. В смехе дай нам погибнуть, со смехом в Ничто уйти, - Генри растянул сухие губы. Из трещины на нижней появилась капля крови. Никогда еще Генри не выглядел так отвратительно. Его худоба и бледность никогда еще так не обижали Франца. Каждый его жест, взгляд, вдох ощущался как оскорбление.

Генри опустил голову и уткнулся лбом в наручники. Франц хотел подойти, схватить его за волосы, заглянуть в лицо, прокричать... Что? Он забыл, музыка выбила у него из головы связные мысли. Когда он думал, что все закончилось, она грянула снова и пригвоздила его стулу.