Нулевой потенциал

И только шагнул в коридор, как едва не был сбит с ног горничной, Акулиной.

— Ваше Сиятельство, покорнейше прошу прощения! Вас Её Светлость Анна Михайловна Потапова по скорофону вызывает.

Спустившись вслед за Акулиной на первый этаж, я вошёл в небольшую комнату, которую вчера осмотреть не успел. Из примечательного отметил, что в ней не было окон. Совсем. Но света оказалось вдосталь от странной лапы, сиявшей под потолком без единой свечи. Вся меблировка представлена была резным деревянным столиком и креслом. На столике разместилась стопка бумаги, металлическая палочка вроде пера, объёмный деревянный куб и шлем, тоже из дерева, на половину головы.

Акулина поклонилась и вышла, а я застыл, не понимая, что делать. Потом с любопытством повертел шлем в руках и натянул на голову. Напротив ушей и рта расположились полые трубки, похожие на стволы, что мы с Аннушкой приспособили под сосуды для снадобий.

— И что это за штуковина? — озадаченно пробормотал я.

— Матвей? — раздался в ушах голос Аннушки. — С тобой всё в порядке? У меня сигнал сработал!

Глава 14. Особая водица.

— Матвей? — раздался в ушах голос Аннушки. — С тобой всё в порядке? У меня сигнал сработал!

— АнМихална?

— Я, кто ж ещё. А… так ты, поди, скорофоном ещё не пользовался. Полезная штуковина, можно на расстоянии говорить. Так что с тобой?

— Странные тут дела творятся, Аннушка, — я краем глаза заметил, что дверь приоткрылась на узкую щель, и замялся, перестраиваясь на ходу. — Имение в упадке, конечно. Разбито совсем. За что браться, не знаю. Да вот вчера, говорят, упился я совсем. А я и не помню. Крепкое, должно быть, вино у родителей. А я ж не пьющий.

Последнее я произнёс громче, мстительно повернувшись к двери.

— Слушают тебя, говорить не можешь?

— Да и вы, Анна Михайловна, себя бы поберегли.

— Не волнуйся, — Аннушка сообразила, что я имел в виду. — Меня только ты и слышишь, за пределами шлема ни звука не разносится. Поняла, произошло что-то странное, тебя опоили, видимо.

— Не говорите, любезная Анна Михайловна, дел невпроворот, а я отдыхать взялся. Самому совестно.

— Ты не знаешь, как так вышло. Сам ничего не пил. Правильно?

— Так точно, Анна Михайловна. Видать, по родителям затосковал, вот и учудил…

— Ага, ты выяснил что-то, связанное с Охотниковыми? Что-то странное?

— Как по сердцу читаете, Анна Михайловна, — я устроился в кресле, лицом к двери, стараясь говорить отчётливо. — От тоски по вам сердце сушит, но знаю, что не могу торопить время.

— Ты не хочешь, чтобы я приезжала, — утвердительно произнесла Аннушка. — Считаешь, опасно?

— Истинное дело, Анна Михайловна, мне теперь надо с делами разобраться, а не по балам ездить.

— Поняла тебя. Будь осторожен, Матвей. Если что, Гришку зови. Он, конечно, на сторону брешет, но парень толковый.

— Благодарю за приглашение, любезная моя Анна Михайловна. И прошу покорнейше простить, но ранее, чем через пять дней дела оставить не смогу.

— Встретимся, как договорились, поняла. На твоём кольце следящее заклятье. Если с тобой что-то случится, мне сигнал придёт. Сегодня я занята была, не смогла сразу к скорофону прибыть. Теперь начеку буду. Если от тебя весточки не будет, я приеду сама или пришлю людей!

— Как бы мне хотелось с вами чаще беседовать, Анна Михайловна…

— Так это проще простого. Скорофон активируешь… ну, шлем надеваешь и произносишь имя того, с кем хочешь связаться. Сработает ближайший ко мне аппарат.

— Благодарю вас... от всего сердца!

— Матвей… — дыхание Аннушки замедлилось, но она твёрдо продолжила, — береги себя. Я скучаю.

— Небезответно. И вам всего наилучшего, любезная моя Анна Михайловна.

Скорофон замолчал, и я снял шлем, огладив вспотевшие волосы. Аннушку я не хотел видеть не только потому, что боялся подвергнуть её опасности. Сердце говорило мне, что с секретами Охотниковых я должен разобраться сам.

Взъерошив рукой влажную шевелюру, я зацепился за что-то пальцем. Потянув, с трудом выдрал из прядей запутавшуюся нить и уставился на неё. Тонкий обрывок обработанной паутины. Приснилось, говоришь? Как бы ни так!

Наскоро позавтракав овощами, к которым Прасковья Петровна подала немного яиц и коровьего маслица, я развил имитацию бурной деятельности. Обошёл часть владений в компании бледного, осунувшегося, но вполне оправившегося Григория и неугомонного Антипа, вновь пересыпавшего речь «сиятельствами».

Земля у Охотноковых была не то, чтобы огромная, но пожирнее прежнего моего имения. На грамотно разбитых огородах трудились малочисленные крестьяне. Даже мне, далёкому от сельского хозяйства, как дворовый пёс от околиса, было очевидно, что рук не хватало. Под поля выделили дальние участки, вплотную примыкавшие к Гнили. Меня заинтересовала река, весело нёсшая серебристые воды прямо под вибрировавшую на горизонте Грань.

— Через воду никакая дрянь не проходит, Антип?

— Да куда там, Ваше Сиятельство. Течение-то от имения в Гниль как раз. А из-под Грани давненько ничего не выбиралось. Зато луга Июневка питает. Полноводная, весной разливается — загляденье. Бывает, и дорогу краем подтапливает. Но мы-то люди привычные, Ваше Сиятельство. Павел Александрович, добрая ему память, переправу навёл съёмную. Через эту речку и всё имение прозвали.

— А сколько сёл на моей земле?

Я произнёс и вдруг понял, что даже не запнулся. Не стушевался. Не давил рвущееся «на земле Охотниковых». Я ощущал это место своим. Не то память Матвейкина плотнее с моей сплеталась, не то принял жизнь, как есть. Моя земля. Моя Родина. И защитить её — моё дело.

— Четыре, Ваше Сиятельство. В Июневке у Охотниковых владения обширные. Гниль не смеет сюда лезть.

Конечно, не смеет. Если я в догадках прав, и Евлалия Степановна была магом смерти, значит, в имении должен храниться её артефакт.

Я прошёлся и до скотоводческих построек. Коров было много, навскидку, голов двести только дойных. Овец и коз не наблюдалось вовсе. Зато птичий двор переплюнул мои невесёлые ожидания.

— Антип, а почему мяса на столе так мало? Стадо-то вон какое роскошное.

— Так уговор с Государем же, Матвей Палыч. Вы, видать, в Кроховке-то хозяйством и вовсе не интересовались. Налог берут. Чем жирнее земля, чем богаче выпас, тем большую долю выделяем в казну. В городах-то пасти негде. Вот и жируют…

— В городах производство, — внезапно хмуро вклинился Григорий. — И жировать там некогда. Знати, разве что… Простите великодушно, Ваше Сиятельство. А простой люд работает, не покладая рук, с четырнадцати лет уже принимают. И пайки скромные совсем.

— Да ты не обижайся, Гриш, — с улыбкой остановил я соглядатая. — Каждый кулик своё болото хвалит. Антип в городе-то и не крутился.