Одержимость
Шрифт:
— Ты имеешь в виду физически?
— Да, я имею в виду физически. Мне нужно это проговорить? Тебе нужно, чтобы я сказал, что у меня не встал член?
Несколько раз моргаю.
— Мне жаль. Не хотела тебя расстраивать. Я не была уверена, имеешь ли ты в виду, что не смог пойти на это морально или физически. Мы много говорили о твоей подавленной вине, поэтому я подумала, возможно…
Он раздувает щёки и опускает голову.
— Прости. Это было грубо. Я просто расстроен. И говорить об этом неловко.
— Хорошо. Понимаю. Но почему бы нам немного не вернуться назад? Потому что, хотя это
— Недавно познакомился.
— Как вы познакомились?
— В приложении для знакомств.
Мои губы сжимаются в мрачную линию.
— Как она выглядит?
Он поднимает голову, чтобы посмотреть на меня, и щурится.
— А это имеет значение?
Чёрт.
Не имеет.
Разве что для удовлетворения моего болезненного любопытства. Не могу не думать обо всех этих маленьких блондинках, с которыми он якшался в разных ресторанах. Мне интересно, все ли эти женщины тоже были на свиданиях.
К счастью, я научилась искусно скрывать свои промахи.
— Возможно, она напоминала твою жену, и это вызвало много смешанных чувств.
— Не думаю, что это имеет к ней какое-то отношение, — его взгляд мечется, словно он что-то обдумывает, затем сосредотачивается и встречается с моим взглядом. — Есть другая женщина.
Это как удар, удар под дых в мягкий живот, когда меньше всего этого ждешь.
Сглатываю.
— Продолжай…
Глеб снова проводит рукой по волосам.
— Я поглощён ею. Не могу перестать думать о ней. Единственный раз, когда я, кажется, способен, ну, ты понимаешь, возбудиться, это когда думаю о ней.
Моё сердце бешено колотилось с тех пор, как вошёл Глеб, но теперь кажется, что оно пытается вырваться из моей груди. Есть не одна женщина, а две.
— Расскажи мне о другой женщине. Вы встречались с ней раньше?
Он качает головой.
— Она под запретом.
— Она… студентка?
— Нет, — его челюсть сжимается.
Вспоминаю, как следила за ним, за женщиной в итальянском ресторане. Молодая блондинка с шумным смехом. Это она? Или, может быть, это женщина, с которой он иногда ходит между корпусами после занятий? Другая блондинка. Эта постарше. Может ли коллега по работе быть под запретом? Может быть, она его руководитель кафедры? Это усложнило бы дело…
— Давно у тебя эти чувства к другой женщине?
Он отводит взгляд, словно погрузившись в раздумья, затем встречается со мной взглядом.
— Почему секс намного лучше, когда занимаешься им с тем, с кем не должен?
— Полагаю, это эффект запретного плода. Это острые ощущения от мысли о сексуальных или романтических отношениях с тем, с кем нам нельзя. Это обостряет все чувства. Однако для некоторых людей мысли о том, чтобы быть с кем-то — даже с кем-то столь же табуированным, как священник или супруг начальника, — также дают чувство безопасности.
— Или, может быть… — Глеб сглатывает. — Твой врач.
Воздух воспламеняется, опасно потрескивая вокруг нас.
Сжимаю подлокотник своего кресла.
— Безопасность заключается в том, что,
хотя ты можешь фантазировать о запретном человеке, реальность такова, что этого никогда не может произойти. Если мы фантазируем о человеке, который достижим, это не так, поскольку реальность этого — реальная возможность.Глеб наклоняется вперёд, приближаясь ко мне со своего места.
— А что, если человек, который находится под запретом, на самом деле не так уж и под запретом, как мы думаем? Тогда это становится опасным?
Открываю рот, чтобы ответить — чем, я понятия не имею, — но ничего не выходит. Глаза Глеба сверкают, словно ему нравится, как я ёрзаю. Но не может же быть так, правда?
Он откидывается назад со своего места.
— У тебя когда-нибудь был запретный плод, доктор Макарова? Может быть, спала с пациентом?
— Что? Нет, конечно, нет.
— А думала об этом?
Мой разум перебирает десятки раз, когда я думала об этом — как мастурбировала, думая о Глебе, как целовалась с Марком, представляя, что это мой собственный, запретный пациент — тот, который более запретный, чем любой пациент мог бы быть — как я не хотела ничего иного, как чувствовать его большие руки по всему моему телу.
Уголок губ Глеба приподнимается.
— Ты краснеешь. Было.
— Нет. Я, я… не думаю, что это подходящий разговор для нас.
Всё выходит из-под контроля, и я понятия не имею, где находятся вожжи, чтобы натянуть их и остановить это. В разгар моего безумия раздаётся стук в дверь кабинета. Никто никогда не прерывает сеанс, но сейчас я хватаюсь за эту возможность.
— Войдите!
Софа приоткрывает дверь и просовывает голову.
— Мне очень жаль, что я прерываю. Мне только что позвонили из школы моего сына. У него жар, и я не могу дозвониться до своей мамы, чтобы она забрала его. Ничего, если я отлучусь?
— Конечно. Иди.
— Спасибо, — она смотрит на Глеба, который даже не потрудился повернуть голову, и виновато улыбается. — Ещё раз извините, что прерываю.
Дверь закрывается, и мой кабинет, который для центра Москвы довольно приличного размера, внезапно кажется очень маленьким. И, видимо, я была единственной, кто позволил вмешательству Софы прорваться сквозь напряжение. Потому что Глеб смотрит на меня с такой интенсивностью, что мне кажется, будто я коснулась оголённого провода.
— Прости за это, — говорю я. Выдавливаю улыбку, но в лучшем случае она получается натянутой.
— Могу рассказать тебе о женщине, о которой я фантазирую? О некоторых вещах, которые хочу с ней сделать?
— Не думаю…
— Я хочу наклонить её на её столе, — моя челюсть отвисает. — И войти в неё сзади.
Моё дыхание становится частым и поверхностным. Я должна что-то сказать. Прекратить этот разговор. Но не могу. Я хочу услышать больше. Пройтись по краю.
Мой взгляд опускается на его губы, и у меня начинает кружиться голова. Тёплый коричневый цвет его радужек почти полностью исчез, вытесненный тёмными зрачками. Представляю себе то, что он только что сказал. Меня, склонившуюся над моим столом, атлетическое тело Глеба над моим. Грубые толчки. Может быть, натяжение волос. Поддаться чувству полной подавленности другим человеком. Глубокое, глубокое проникновение.