Однажды в Манчинге

— Я не мог обвинять их. Я вызывал скверные чувства одним своим видом.

После финала фразы Мидир едва удержался от ругательства: вот же! Вот же! Вот же!.. Мэрвинов сын!

— У тебя ведь острые только кончики? — девчонка, кажется, задумалась, но хоть руки пощупать не тянула. — Может, с эти можно что-то сделать?

— Пойдем, Тикки, — вежливый Джаред немного прикрыл дверь, однако не захлопнул. Если бы Мидир не знал, что точно закрыл её, мог бы купиться. Умный мальчик. — Знаешь, вы, женщины, думаете похоже.

— Да? И что это значит? — уже тише, слегка ядовито.

— Моя мама как-то, когда меня в очередной раз побили, отрезала их, — Джаред проронил и это тоном, которым можно было бы зачитать список гостей на балу, высокомерно и слегка скучающе.

Боль прошила руку и спину. Вот же… Ругательство вновь застыло на языке. Невозможно обвинять погибшую жену брата, но Мэрвин! Мэрвин хоть что-то мог сказать о своем роде! Оборотной стороной быстрого исцеления было то, что ши ощущали боль куда сильнее людей.

Потом сочувствие к Джареду превозмогло злость. Мальчишку следовало отсюда поскорее спасать. У него есть таланты, а даже если бы не было, при Благом Дворе — его Благом Дворе! — племянник приживется!

— Ты шутишь? — охнула Тикки.

— А они отросли к утру, — племянник, похоже, тряхнул головой, упорядочивая лохматую светлую прическу, чтобы даже сейчас проблемные острые кончики оставались невидимыми.

— Она ненавидела тебя? — Мидир слегка насторожился, в интонации девочки было любопытство. Нехороший признак.

— Она меня очень любила. И была очень настойчивой.

Мидир стукнул кулаком, и столик отлетел к стене. Понадеялся, что затихшее до этого шуршание означало — дети перестали шушукаться в коридоре и вернулись к себе. «Очень настойчивой»! Наверняка, обкорнала ему уши не один раз! Как породистой собаке! Живому мальчику! Собственному сыну! Нет, это в голове Мидира никак не укладывалось!

А Джаред еще, наверняка, терпел без звука! И ни разу не намекнул собственной матери, что она его, фактически, пытает!

— Ты словно переживаешь за меня, — неожиданно раздалось совсем рядом. Подкрадывался Джаред совершенно по-волчьи.

— Я переживаю за людскую глупость, — Джаред поджал губы знакомым осуждающим движением, и спокойствия Мидира хватило ненадолго. — И да! Я переживаю за тебя! Почему тебя это удивляет?!

— Тебе двенадцать лет не было до меня никакого дела, — пожатие плеч! Рассудил! Разложил факты!

— Мне не было до тебя дела? Вот так… — перевернутый стол лишился ножек, — мне не было никакого дела? Или вот так? — сундук был хорош, но иначе Мидир мог разнести весь дом. За разгромленную комнату Лейле придется явно доплатить.

Поднявшаяся волна злости требовала более полного выхода, а надменно застывший племянник подливал масла в огонь. Но перед глазами тоже поднималась волна, увы, не злости, а мелькающих крошечных точек, роящихся, как маленькие феи. Мидир пнул обломки столика, порадовался, что установил звуковой барьер, и резко наступил на оставшуюся поблизости ножку. Дерево треснуло. Джаред вздохнул с осуждением.

— Отец был прав, когда говорил про нижних, — презрительно вскинул он голову. — Ломать вы умеете прекрасно. Я уйду, и никто меня не удержит.

Мало того, решительный малец развернулся к дверям, тщательно обходя щепки и обломки столика. Тем самым давая Мидиру необходимое время!

Мидир одним прыжком оказался перед ним, закрывая собой проход. Положил ладони на плечи мальчишки, не обращая внимания на боль в сломанной и обгорелой руке.

— Послушай, Джаред, просто послушай меня. Ломать мы действительно умеем прекрасно. Дай мне закончить мою… работу. А потом спрашивай о других талантах, — потряс головой, разгоняя вьющиеся пятна. — И я сам отведу тебя, куда пожелаешь.

Джаред смерил его взглядом, словно что-то решая про себя.

— А Тикки? Почему ты не отпустишь ее? — испытующий взор племянника почему-то напомнил младшего брата, оставленного без десерта. Возможно, дело было в светлых глазах, а может быть, сказывалась потеря крови — и виделось что-то совершенно не относящееся к делу.

— Потому что мне некогда заниматься ей сейчас, — выдохнул Мидир. — И потому, что окажись она дома, твоя… — он обещал запомнить имя, — Тикки, как бы ни клялась, начнет трепаться направо и налево. А вырывать ей язык… — полюбовался вытянувшимся лицом племянника, сжалился и договорил. — Это будет некрасиво для девушки.

Джаред, успевший ужаснуться и трижды передумать, что собрался уговаривать отпустить подругу, смотрел и молчал теперь недовольно. Даже с обидой. Это Мидира порадовало: обижаются на своих, чужих попросту не принимают в расчет.

— Я не знал о тебе, сын моего брата, — решил пояснить очевидное Мидир специально для недоверчивых надутых волчат. — Может, у меня и нет сердца, но мои волки, мой Дом, моя семья — дороги мне.

— Хорошо, — наконец обронил Джаред, кивнул, подтверждая и не вырываясь. — Я подожду.

Вздох облегчения был ошибкой — или так показалось Мидиру, когда комната слегка поплыла перед глазами. Чтобы не упасть, пришлось привалиться лбом к плечу мальчика. Джаред мгновенно напрягся, чтобы выдержать взрослый вес, перехватил руками под локти, потянул назад и помог Мидиру вернуться в постель.

***

— Ты ведь не отпустишь его? — спросила зашедшая через вторую, тайную дверь Лейла, дождавшись ухода Джареда. Видно, стояла давно и слышала много. Легкий шум означал, что она поставила поднос на край постели вместо сломанного и непригодного теперь стола.

— Нет, — ответ Мидира её не удивил.

— А как же «маги не врут»? — Лейла то ли удивлялась, то ли осуждала. Чтобы понять, надо было открыть глаза, а ему пока не хотелось.

— Я сказал, что отведу его, куда он пожелает. Мне нужно сделать все, чтобы пожелал он в Нижний, — хмыкнул Мидир.

— Повязка кровит, вещи сломаны! Ты не меняешься! Что твое, то — твое. А между тем… Дети заперты целый день. Джареда интересует Манчинг, — осторожно начала Лейла и, судя по шороху, присела рядом. — Он, оказывается, ни разу не был в столице. Ты мог бы…