Однажды в Манчинге

Потусторонний, больной свет луны пробивался неясным сиянием в отсутствие теплого огня лампы, наводил на мысли о мертвецах, скребущих лапах, страшных черных когтях. Ах нет, показалось, всего лишь ветка!

Стук сердца отдавался по всему телу, Алистер постарался вспомнить, что он давно не дитя, не мальчишка, жмущийся к теплому боку бабушки, а большой человек, судья. Надо мыслить разумно!

Надо будет приказать выпороть негодного слугу. В постели опять зябко, наверняка, по его вине! Не заснуть, хоть два, хоть три меховых одеяла! И занавеси стоит задергивать лучше!

Нет, надо же, какие мерзкие мысли и жуткие тени порождает всего-то навсего не вовремя проехавшаяся по окну ветка! Он тут уже себе напридумывал! Стоило бы просто встать и распахнуть створки, убрать те пять длинных, острых на вид веточек, что настойчиво скребут по раме… Даже в отсутствие ветра.

Привидится же такое! Наверняка, виноват нерадивый слуга! И недобросовестный садовник! Ветки давно пора подрезать и устроить показательную порку! А ещё этот холод, прихватывающий за ноги не хуже пальцев мертвеца. Ох, гнать-гнать подобные мысли. Ноги, впрочем, подтянулись будто сами. От окна донесся новый скрип и шорох, переходящий в постукивание.

Тук. Ту-ук. Тук-тук-тук.

Так же раньше звенела капель, еще в старом, отчем доме, том, где они жили всей семьей. И волки тогда не выли по весне столь жутко.

Тук. Ту-ук. Тук-тук-тук.

А может, во всем виновата просто старость. Весна, сыростью тянет из леса. Сыростью и тленом. Теперь все отдает тленом.

Тук. Ту-ук. Тук-тук-тук.

Ветки скребли все настойчивее, словно стучал кто! Алистер еще раз присмотрелся к просвету окна, прислушался, но острые коготки веток продолжали свой монотонный ритм, и странная фигура, не разобрать, женская или мужская явно приблазнилась. Глупое ощущение не проходило, мысли о ждущих справедливости душах и бабкины сказки смазывались, объединяясь и расходясь. Кто-то стучал и прочил. Если уметь говорить с силами ночи, их можно обуздать. Как на работе — докучливых посетителей!

Тук. Ту-ук. Тук-тук-тук.

Стук нервировал, казалось, что Алистер лежит не в собственной спальне, а дремлет за рабочим столом, когда кто-то излишне назойливый ясно и различимо…

Тук. Ту-ук. Тук-тук-тук.

Да! Долбится в дверь подобно дятлу! Страшно хотелось спать, но холод и стук делали это невозможным, Алистер сердился все больше, злость на глупый непрекращающийся стук росла и росла.

Тук. Ту-ук. Тук-тук-тук.

На этот раз звук читался злорадным, судья не выдержал и вызвал просителя на ковер, чтобы отыграться, занимаясь решением столь судьбоносного вопроса, чтобы следовало будить его посреди ночи.

Тук. Ту-ук. Тук-тук-тук.

— Войдите уже, раз так нужно! — не удержался Алистер. — Нет от вас покою ни днем, ни ночью!

Тук. Ту-ук…

И тишина.

Шуршание стихло, накатило облегчение, под тремя одеялами стало уютнее, и Алистер потянулся за глинтвейном. Горячее вино, почти не разбавленное, дожидавшееся своего часа в толстой кружке, прекрасно хранящей тепло. Он мог себе это позволить. Наконец! После всех мытарств и усилий!

Мысли были добрыми, прокатывались вместе с согревающим вином по венам, соединяли прошлое с будущим не настолько мерзкими нитями. Бессмертные ши? Ждущие души? Бабкины сказки!

Что-то скребнуло в углу, должно быть, мышь, странно, что настолько нахальная, тоже, видно, просить пришла! А нерадивого слугу все одно надо будет уволить! И завести кота. А лучше — трех! Ещё бабка говорила… Хотя, к её бредням эту самую бабку. А коты просто хорошо ловят мышей. И ничего в таких домах не пропадает, а что видят невидимое, так это никто не смог доказать достоверно, помнится, был в начале его судейской работы случай…

Один известный и уважаемый человек, бывший до того случая старостой, утверждал, что видел своими глазами превращение человека в волка, и если бы не кот, не удалось бы ему отпугнуть оборотня от своего дома. Правда, кот не смог отпугнуть от его дома одного препротивнейшего менестреля, исполнившего песнь поношения с выдумкой и огоньком. Сам Алистер прибыл разбираться, что в той песне правда, а что — нет, однако нашел бывшего старосту в бегах и доказывать почти ничего не пришлось. Разве что твердил все про кота, оборотня и даже в острог своего кота потащил! Все боялся! И кого? Оборотня? Глупости!

А менестреля тогда изловили и даже казнили, хотя отчеты исполнителей расходились касательно того, что именно произошло на лобном месте, разбираться ещё и в этом Алистер не стал. А про доклады запомнил, потому как подавал их стражник, чуть не светившийся от счастья, раскосые серые глаза сияли, а известие о смерти менестреля отчего-то приводило молодца в восторг. Зачитывал доклады он, по крайней мере, ужасно радостно, важно и с выражением. Алистер услал чудака куда-то в приграничье, надеясь, что его сожрут медведи.

Мышь снова скребнула невпопад. Звук можно было бы перепутать с полушагом, нерешительным, привлекающим внимание через стенку приемной, но шагать тут было некому, и Алистер отбросил подозрения. Был бы шаг близко, звучал бы иначе, а за стенкой может бродить как раз треклятый нерадивый слуга. Вот и пусть бродит. Это его работа! А у судьи работа другая!

Но к чему теперь — теперь! — мысли о работе? Теперь можно спокойно почивать на мягкой перине, представляя, как более молодые, еще не хлебнувшие лиха судьи отправляются в зябкую ночь по дорогам из Манчинга.

А он, Алистер, тут. И дочь, радость отцова, тоже тут. Уж на что умница выросла! Легко говорит на трех языках, и писать умеет, и обучал ее воспитатель с востока, и в женихи ей прочат будущего короля Рагнара, да не услышит этих мыслей недобрый дух, тьфу-тьфу-тьфу! Только бы Уну никто не сглазил, не спугнул удачу, не нарушил ход жизни и течение её, к благости в дому направленное! Жаль, мать не дожила!

Воздух в изголовье дрогнул, тени опять сместились из-за колыхнувшихся занавесок и бледной луны, Алистер ещё успел подумать, что избыток света иногда тоже вреден, когда фитиль зашипел и погас окончательно. Поправив ночной колпак, он потряс фонарь — легкий! Словно разом пропало все масло! А было более половины! Уж это судья проверял всегда сам, не доверяя слугам! Спать без света он не любил, потянулся, поднялся, с неохотой откидывая меховые одеяла, подул на жаровню, высекая искры… Да так и застыл на месте.

Образ Уны внезапно встал перед глазами, как живой. Она улыбнулась печально, показывая на что-то за спиной, во мраке. Алистера прошиб холодный пот.

— Уна, девочка моя, что ты тут… — вопрос повис в воздухе, Алистер понимал, что будь дочь в самом деле здесь, она появилась бы не так. И уж точно не указывала бы ему за спину с таким видом, будто там его ждет что-то забавное и даже милое.

В голове промелькнула мысль, что он незаметно уснул, однако спины коснулось что-то мягкое, как будто чей-то плащ, тяжелый и шерстяной, на секунду прикрыл лопатки. Дочь, продолжая улыбаться, пропала.

Алистер потряс головой, прогоняя ощущения касаний и разгоняя застывшую в жилах кровь, страшась оборачиваться и не имея возможности этого не делать. На негнущихся ногах он повернулся к кровати, однако вместо знакомой комнаты увидел…

Нет-нет-нет! Все тот же кошмар, который не приходил уже давно. Все те, кто не получил правды, истинной правды! Просители, пришедшие с несправедливостью, имевшие последнюю надежду на правосудие!

Они сидели за длинным судейским столом и смотрели на него. И молчали. Старый кожемяка, у которого сын отобрал ремесло; обиженная жена, оказавшаяся рабыней непорядочного супруга; спор за наследство, решенный в сторону того, кто больше дал… Он помнил всех. Всех, кого продал за немалую цену.