Одного поля ягоды
Шрифт:
Том лишь смог выжидающе посмотреть на неё.
— Мисс Гермиона, — сказала Бекки. — Она же Ваша невеста?{?}[Не в смысле помолвки, но, как в деревне “жАних” и “невеста”. В русском языке немного не хватает определений… ] Ваша бабушка точно так думает!
«Невеста, — подумал Том, — какой отвратительный коллоквиализм».
Если и было что-то хуже, чем жаргон квиддича (обманка, прихват, давиловка и всё такое), то это разговорные выражения магловского просторечия. Он вырос среди людей, которые разговаривали лишь местными идиомами, и в какой-то мере выводило из равновесия, что большинство определений (стрибрить{?}[Украсть. Жаргонизм, характерный для 1930-х], бараться{?}[Заниматься сексом. Жаргонизм, характерный для 1930-х], марафетиться{?}[Употреблять кокаин. Жаргонизм, характерный
— …У неё есть фотокарточка Вас с маленькой мисс в рамке в комнате для одевания, прямо у школьных портретов мистера Тома, — продолжала горничная с чистосердечным вздохом. — Это самая миленькая штучка, которую я видела-с. Мы все думали, она потеряла надежду на новую леди в доме с тех пор, как мисс Сесилия перестала навещать мистера Тома за столько лет — хоть мне не стоит больше об этом говорить, это их дело, это…
Том перебил её:
— Моя бабушка думает, что я за Гермионой… Ухаживаю?
— Ну, сэр, а как Вы это ещё называете, если вы держитесь за руки под столом?
Он закашлялся и отвернулся, прикусив щеку.
Они не держались за руки!
Гермиона всего лишь слишком настаивала на том, чтобы убедиться, что он не направит свою палочку на Риддлов посреди их унылых застольных разговоров. Эти разговоры всегда крутились вокруг чего-то, что не заботило ни его, ни Гермиону: мистер Риддл строил планы о стрельбе по тарелочкам с какими-то старыми приятелями, жившими в Тирске{?}[город в Йоркшире], а миссис Риддл обсуждала возможность всей семьёй поехать в Йорк за покупками и развлечениями, чтобы доставить Тому особенное удовольствие на его день рождения. «Удовольствием» называла его она: но на самом деле он уже мог сказать, что от него станут ожидать, что он будет сидеть и пить чай в роскошной чайной и знакомиться с богатыми завсегдатаями, друзьями и компаньонами Риддлов. Потому что, по-видимому, все, кто здесь зарабатывал больше определённой суммы в год, были в одном ограниченном кругу знакомых.
Прекрасные манеры и великолепное телосложение Тома будут продемонстрированы, будто он был участником собачьей выставки — что приведёт к неоднократным восклицаниям: «Он похож на Сами-Знаете-Кого!», ведь почти двадцать лет спустя отец Тома всё ещё не был прощён за то, что его брак был таким позорным мезальянсом. (Если бы высшие слои общества считали что-то хуже осуждения за содомию, тогда это было бы, если бы их поймали на интимных связях с людьми, стоящими ниже них в обществе — жениться на них было почти немыслимо.) И пока всё это бы происходило, Том мечтал бы практиковать магию из его книги заклинаний, ведь хоть он и стал бы совершеннолетним по волшебным меркам, но был бы всё ещё связан магловскими законами, которые считали его ребёнком и иждивенцем до восемнадцати.
Единственным человеком в доме, который понимал, как утомительно находиться среди маглов, была Гермиона, но вместо того, чтобы слушать его жалобы, она уехала исследовать поместье и деревню сама по себе. Она могла пользоваться магией, поэтому ей было нетрудно найти иные занятия, чем лазить по ящикам и шкафам Риддлов в поисках чего-то интересного — а поскольку Согревающие и Сушащие чары были лишь в одном взмахе палочки, ей не доставляло проблем подвергать себя морозу улицы.
— Гермиона — моя подруга… — начал Том, но остановил себя.
Это было неточно: Гермиона не была его подругой.
Она была чем-то бoльшим, больше, чем он мог облечь в простые слова. Годами ему никогда не требовались слова, чтобы описать то, что у них было — чем они были, — будто слова никогда не могли достичь глубины того, что значит быть соратником Тома Риддла. Его выводило из равновесия, что другим нужно было дать определение их связи: им нужны были слова, значения и уточнения того, что было за пределами широты их понимания. Он всё
чаще и чаще сталкивался с этим за прошедшие годы, по мере того как они с Гермионой становились старше и сталкивались с порицанием со стороны людей, которые считали, что мужчины и женщины не были, не могли быть равными.— Она моя… — сказал Том. — Моя.
Он не обратил внимания на понимающий взгляд горничной.
— Кто такая Сесилия? — быстро спросил он, сменив тему. — Мой отец не любит, чтобы у него убирались? Почему?
— Ой, мисс Сесилия никто — не обращайте внимания, — сказала горничная. — Последнее, что я слышала, что она вышла замуж за дельца в Шеффилде, и Риддлы не хотели о ней слышать — ну, не от таких, как мы. А что насчёт Вашего папки, кухарка — что знала его с детства — сказала, что он чуднoй. Это случилось до моего времени-с, но я слышала, что он так никогда и стал таким, как до Лондона. Но не мне об этом говорить-с, Ваша бабушка вмиг рассчитается со мной, если узнает, что я рассказываю о нём истории.
Бекки смахнула пыль с каминной полки, свернула электрический провод пылесоса и начала складывать всё в тележку. Она проделала маленький реверанс и направилась в комнату Гермионы, которая была лишь через коридор от его.
Том закрыл дверь своей комнаты и навалился на неё.
Они думали, что его отец был странным.
Когда он был маленьким мальчиком в приюте Вула, остальные дети и настоятельница думали, что он странный, хоть и не по какой-то видимой причине. (Том знал, что он был умнее всех остальных в сиротском приюте, включая взрослых, и они это тоже знали, но они не говорили об этом, потому что это было равносильно признанию, что они все были глупыми.) Вместо этого они его называли «смешной мальчик» — фразой, которая не имела никакого отношения к его чувству юмора. Её никогда не использовали в его присутствии, но он слышал, как они тихо это обсуждали во время дней усыновления, когда молодые пары и домохозяйки с острыми чертами лица заходили, чтобы купить идеального ребёнка для своих бытовых нужд.
Они его не волновали, он всё это время знал, что отличался от других, и Гермиона с профессором Дамблдором подтвердили это.
Тем утром за завтраком, в первый и последний раз, когда он видел отца лицом к лицу, Том не заметил никаких признаков того, что этот мужчина был другим — не в хорошем смысле другим, который во внутреннем словаре Тома был менее вызывающей версией Особенного, когда он хотел объяснить этот термин публично, чтобы обучить невежд. Том смирился с тем, что Риддлы были обычными маглами до мозга костей, что было разочарованием… Но в то же время это делало его собственные волшебные способности уникальными, ведь всё остальное пришло от кого-то ещё — его имя, его внешность, даже выражение холодного презрения, которое он использовал, когда кто-то из его соседей по спальне задавал ему особенно бессмысленный вопрос, — он видел его на портрете, написанном на холсте маслом, висевшем в одном из коридоров.
Чем больше он узнавал о своём отце, тем больше не сходились концы, как бы Том ни старался сложить два и два. Ему говорили — ему показалось, — что его отец был лишь ещё одним маглом, таким же обыденным, как его магловские бабушка и дедушка. Богаче многих, но Том всю свою жизнь видел богатство со стороны, как магловское, так и волшебное: он уже знал, что богатство не может изменить качеств, присущих характеру человека. Оно не могло наделить посредственного человека гениальностью или незаурядным талантом.
Богатство было ничем: другие вещи в жизни заботили Тома гораздо больше, чем простые деньги. Одной из них была магия. Она была одной из величайших загадок его сиротской жизни. Теперь, когда он оставил позади эту неприятную эпоху, она становилась его величайшей тайной.
Что, если у его отца тоже была тайна? То, как все в доме говорили о нём, как говорили вокруг него, казалось, подразумевало, что что-то было не так с историей отца Тома, тайно обвенчавшегося с деревенской девушкой. Отбросил ли он другую, более подходящую перспективу с этой мисс Сесилией, чтобы жениться на матери Тома? Зачем он это сделал, ведь всё, что Том до сих пор видел в Риддлах, это как они выставляли напоказ своё превосходство имени и богатства?