Одного поля ягоды

Ты знаешь, что ты!

Его отец ответил яростью и страхом, когда увидел палочку Тома.

Не удивлением или смятением и даже не ошеломлённым интересом.

Ты такой же, как она.

Прошло несколько минут.

Том положил палочку в карман и отряхнул сено с пальто и брюк.

Никакой совы не появилось в небе, никакого письма не пришло из Министерства с предупреждением о незаконном использовании магии несовершеннолетним.

Когда он вернулся домой, его бабушка разложила блюдо минс паев{?}[Сладкие пироги с начинкой из рубленых цукатов и животного жира с пряностями, иногда с мясным фаршем, традиционно подаются на Рождество. Исторически, начинка с фаршем была способом сохранения мяса до изобретения холодильников, и её традиционно готовят за несколько недель до Рождества. Сама же начинка обычно состояла из 13 ингредиентов (по числу апостолов + Иисус Христос), а большое количество фруктов и специй (привезённых с Востока после Крестовых походов) символизировали дары Волхвов. В современное время пироги чаще всего готовят без мяса, но оставляют животный жир ] и глазированного печенья — аккомпанемент к горячему чаю и сливочному какао.

«Осталось шесть дней, — подумал Том, присоединяясь к Гермионе на диване и слушая её щебет о рождественской благотворительной акции для местных детей. — Тогда я смогу узнать, что это значит, и никто не сможет меня остановить».

Полночь в Усадьбе Риддлов ознаменовалась звоном и стрекотом десятков каминных, каретных и длинных маятниковых часов. Шум, каким бы раздражающим он ни был в обычный день, скрывал шорох шагов Тома, когда он на цыпочках вышел из своей комнаты, закрыв за собой дверь. Крепко сжимая палочку в правой руке, он направился в южное крыло, твёрдо удерживая Дезиллюминационное заклинание, хотя чувствовал, что его пальцы дергаются в предвкушении.

Тому Марволо Риддлу официально исполнилось семнадцать лет.

Не было радужных петард, чтобы отметить такое событие. Ему не передали выгравированные часы на цепочке в час вступления в совершеннолетие. Совы не прилетят к его завтраку, держа в клюве глазированный торт и бутылку вина или огневиски, которые его семья хранила со дня его рождения для этого события. Он раньше видел, как некоторые его одноклассники получали свои подарки на день рождения, и его угощали многими кусками торта в Общей гостиной Слизерина.

Но ничего из этого не имело значения для Тома.

Что было действительно важно, так это магия и независимость — две вещи, которые он ценил почти выше всего на свете, — теперь были в его распоряжении. Никаких вмешательств Министерства, никаких угроз отчисления, никакого Дамблдора, смотрящего на него с предварительным неодобрением вдоль кривого носа.

Замoк на двери отца отворился с тихим прикосновением палочки.

Шторы, как и в прошлый раз, когда он их видел, были задёрнуты, но в комнате не было темно.

Горел свет, и радиоприёмник над камином — архитектурное решение интерьера, точное отражающее его собственную комнату, — работал, настроенный на оркестровку струнных в стиле барокко, заполняющая музыка играла поздно ночью и рано утром, когда в сетке вещания не было подходящих передач.

Том перевёл взгляд на кровать. Свёрнутый под одеялами в бесформенный комок, с одной рукой, торчащей из-под простыни. На ночной тумбочке стоял пустой стакан и тёмная коричневая бутылка, этикетка которой гласила: «Тоник от нервов — снимает усталость, для крепкого и спокойного сна». Возле бутылки лежала ложка, и жидкость консистенции сиропа стекала из неё бусинкой на поверхность стола.

Он подошёл к глыбе под одеялами, подняв палочку.

Заскрипели половицы, глыба подвинулась. Одеяла заворочались и испустили тихий стон.

— Кто здесь? — проворчал мужчина хриплым от сна голосом. — Маменька? Это Вы?

Том взмахнул палочкой и наложил невербальное заклинание.

Остолбеней!

Одеяла замерли.

Осторожно пройдя вперед, Том подошёл к кровати, наложив на неё заклинание Немоты и, на всякий случай, на скрипучие половицы. На кровати без сознания лежал его отец с отвисшей челюстью, волны тёмных волос падали на подушку. На мгновение Том посмотрел на другого Тома, отмечая их сходства и различия.

Превосходство Тома над остальными детьми в приюте Вула было очевидным с раннего детства. Он рос высоким и с хорошей осанкой — худым для своего роста, но с этим ничего нельзя было сделать, — пока остальные дети были низкими, тщедушными или с ногами колесом. Его зубы выросли без кривых углов и зазоров. Его голос стал глубже без ломоты, а его кожа оставалась чистой и гладкой, нетронутой оспинами и прыщами. За последние годы его популярность среди учеников выросла, и он постоянно получал приглашения на групповые проекты и вылазки в Хогсмид. Мальчики из дуэльного клуба, может, и восхищались его работой палочкой, но девочки Хогвартса восхищались его внешностью. Он находил это чрезвычайно поверхностным с их стороны, но он не мог сбрасывать со счетов их полезность, когда дело доходило до выяснения того, кому одалживали дополнительные учебники для независимого проекта из частной коллекции профессора.

Том полагал, что ему стоило быть благодарным отцу — мужчина бесстыдно рухнул и пускал слюни на наволочку за эти благословения.

Хоть ему и оставалось несколько лет до сорока, Том Риддл-старший хорошо сохранился. У него была такая же чистая кожа, оттенённая солнцем на щеках и спинке носа, тонкие морщинки прорисовывали уголки глаз и губ, но они не были глубокими, а плоть не обвисла, как у рабочих мужчин и женщин южного Лондона. Всё ещё столь же ослепительный, как кинозвезда: неудивительно, что местные дамы Хэнглтона считали его лучшим мужчиной в долине.

Наклонившись над кроватью, Том открыл веки мужчины своей левой рукой, наблюдая за любым возможным ответом. Его глазные яблоки рефлекторно дёрнулись вверх и вниз, но сам мужчина оставался неподвижным и невидящим, его грудь вздымалась и опадала в ровном ритме.

Порывы кислого дыхания обдали его. Том сморщился, наклонившись над лицом отца. Он медленно вздохнул, расслабляя хватку палочки, позволяя стуку своего сердца замедлиться и успокоиться. Его тело расслабилось. Его мысли блуждали, дрейфовали и отклонялись от наблюдения за собственными ощущениями в область чего-то менее знакомого…

Понемногу его засасывало в туманный мир грёз разума отца, воспоминания нахлынули на него теплом разгара лета и весёлым звоном верховой езды.

Новый жеребец, Циррус, наконец-то был объезжен и готов к упряжи, каштановая шерсть лоснилась от пота после быстрого галопа по утоптанным грязным тропам долины. Это была будоражащая поездка: на одном остром углу пятка Тома выскользнула из стремени, но в конце концов он удержался на месте и отпустил поводья, пока конь не потратил всю свою энергию, и теперь — вместе — они пошли по тропе степенным шагом, оба тяжело дышали и блестели от пота.

Девушка склонилась над травами в саду своей семьи. Смотреть было не на что: у современных леди в моде были гладкие «холодные» волны и солнечный загар с Ривьеры, а эта девушка была бледной и рябой, и её тёмные волосы были педантично собраны в косы, заколотые на затылке. Её одежда выглядела серой и бесформенной, она казалась больше похожа на сорочку подёнщицы, чем на платье юной леди, и единственный шаг навстречу женственности заключался в блеске золотой цепочки на её горле. А иначе в ней не было ничего, чтобы соблазнить Тома взглянуть на неё ещё раз, не то что Сесилия Банбёри — вот это была женщина!