Одного поля ягоды

Том не мог увидеть ни одной правдоподобной причины, почему они станут терпеть присутствие друг друга. Гермионе не нравилось, когда её заставляли себя чувствовать ниже кого-то — и хотя Том был готов опровергнуть её доводы, он никогда не отрицал, что она как личность была не меньше, чем Особенной. Нотт, как и большинство их одноклассников, нашёл бы Гермиону невыносимой, что усугублялось тем, что она была ведьмой, а не волшебником. Волшебная Британия была прогрессивной в некоторых аспектах, но в других она ничем не отличалась от магловского мира — ведьмы с хорошим происхождением (или ведьмы из низших семей, которые ставили целью своей жизни быть выбранными для вынашивания чьего-то наследника) были поставлены под схожий идеал: правильная женщина была домашней и скромной, любезной и услужливой. Гермиона же, хоть и старалась быть Хорошей Девочкой с навязанными себе стандартами нравственной чистоты, не делала никаких попыток стать правильной женщиной. Таким образом, Том не видел между Ноттом и Гермионой ничего общего, кроме истовой и взаимной снисходительности.

Он держал это в уме, разглядывая Нотта в купе поезда по дороге в Хогвартс, во время ужина, накрытого для вернувшихся студентов, и по дороге из Большого зала вниз к спальням Слизерина в подземельях.

Нотт не вёл себя подозрительно. Его волосы были причёсаны, его форма была, как всегда, аккуратной и неприметной. Живя в Шотландии бoльшую часть года, лишь некоторые одноклассники Тома не отличались бледным британским цветом лица, но Нотт, в особенности, казалось, не любил выходить на улицу, отказавшись от травологии после С.О.В., даже несмотря на то, что с мягким стилем преподавания профессора Бири она считалась лёгким способом получить «удовлетворительно» или выше по Ж.А.Б.А.

У молочно-белой кожи Нотта был слабый голубоватый подтон, под глазами выделялись яркие полумесяцы, а на висках — вены. Он дёргался каждый раз, когда к нему обращались напрямую. А когда нет, он оставался в себе или своих книгах и удерживал взгляд на полу. Он ни с кем не разговаривал, если только к нему не обращались. Он не привлекал к себе никакого внимания — по крайней мере, старался, но их соседи по спальне Слизерина быстро заметили, что что-то не так, когда увидели, что Том Риддл слишком долго смотрит на одного из них.

Возможность представилась после того, как все закончили обмениваться обязательными приветствиями в Общей гостиной, передавать благодарности тем-то матерям за их заботливые святочные подарки от имени своих собственных матерей, обмениваться домашней работой перед сдачей завтрашним утром и сравнивать, кто получил лучшие подарки на Рождество. Наступил комендантский час, всех с первого по четвёртый курс загнали в спальни, пяти- и шестикурсники начали двигаться в сторону своих кроватей, а несколько семикурсников заняли лучшие диваны и откупорили огневиски, чтобы отметить начало своего последнего семестра.

Как дежурному старосте, Тому приходилось отводить самых упрямых младшекурсников в их спальни, поэтому в свою он вернулся последним. Это было удобно: остальные мальчики уже были внутри и полуодеты, распаковывали пижамы и вешали плащи, когда Том вошёл. Он молча взмахнул рукой, и двери за ним закрылись.

— Добрый вечер, джентльмены, — сказал Том, улыбаясь в своей, как он думал, кроткой манере.

Лестрейндж закашлялся. Розье обернулся, почти выронив охапку своих новых носков для квиддича.

— Надеюсь, у всех были прекрасные рождественские каникулы, — продолжил Том, осматривая своих подданных по одному. — Я лично провёл достаточно интересные, но я, не колеблясь, признаюсь в своём стремлении вернуться в Хогвартс. К учёбе, занятиям и, конечно же, всем вашим знакомым лицам.

Он изучил их лица: кособокий Лестрейндж — его первое приобретение, отличный секундант в дуэльном клубе, готовый сделать всё необходимое, чтобы заработать Тому выгодную позицию, когда бы они ни участвовали в парных дуэлях. Розье — спортивный малый с соревновательной жилкой, чью технику работы палочкой Том довёл до совершенства после двух лет тренировок. Эйвери — незамысловатая глыба мальчишки с предсказуемым репертуаром заклинаний, который Том старательно расширял, легко вёлся, как только в его голову вбивали нужную идею. Трэверс — мрачного нрава, не обладающий уверенностью в себе, чтобы вложить всю силу в свои заклинания, но закалённый с помощью осторожного употребления неоднозначной похвалы.

И, наконец, Нотт. Неразговорчивый, одиночка по характеру, самый проницательный ум с удивительным диапазоном для дуэлей, хотя и ограниченный его консерватизмом и осторожностью. Он из всей группы был самым стойким против личной техники обучения Тома.

Его взгляд остановился на последнем мальчике:

— Нотт. Я бы хотел поговорить с тобой. Наедине.

Нотт, застёгивающий пижамную рубашку, смотрел на пол:

— Если ты можешь сказать это передо мной, ты можешь сказать это перед всеми остальными.

— Хм-м, — сказал Том. — Ты ведёшь себя очень несговорчиво, Нотт. Я думал, мы достигли… Понимания.

— Достигли, — ответил Нотт, поморщив бровь. — Ты не можешь причинить мне вред. Это часть договора.

— Ты знаешь, — задумчиво сказал Том, — людям положено смотреть в глаза, когда разговариваешь с ними. Посмотри на меня.

Вздрогнув, его плечи задрожали от усилия, Нотт постепенно приподнял подбородок. Его глаза под опущенными веками встретились с глазами Тома.

Нотт выплюнул сквозь сжатые зубы:

— Ты не можешь причинить мне вреда — ты обещал! У нас перемирие!

— Я не могу действовать против тебя с намерением причинить тебе вред, — поправил его Том. — Поверь мне, я не хочу сделать тебе больно. Но этого не избежать, если ты постараешься сопротивляться, — его глаза сосредоточились на глазах другого мальчика, и он потянулся в мантию за своей палочкой. Он не достал её, вместо этого он сосредоточил свою волю на одной команде: — Стой смирно. Не двигайся.

Он удвоил силу воли, когда заметил, что рука Нотта вырвалась в сторону кровати, на которой лежали его форменные мантии, сброшенные после переодевания в ночную сорочку. Его палочка лежала на куче, она была из светло-коричневого дерева с волнистой рябью по всей длине, образовавшейся в результате распила вдоль древесины. На ней были вырезаны веточки с листьями — причудливый штрих, как и в декоре палочки Гермионы, украшенной вьющимися лозами.

Поверхностные впечатления были первым, что он почувствовал в сознании Нотта: горячие всплески тревоги, колючий пот от страха, собирающийся влажным и липким в линиях каждой ладони, зуд стоящих дыбом волосков на затылке, слабое головокружение, возникающее в лёгких, застывших на середине вдоха. Нотт вздрогнул, когда Том подошёл ближе, и из его бескровных губ вырвался тихий хрип.

— Не волнуйся, всё закончится быстро, если ты будешь содействовать мне, — сказал Том, позволяя ему сделать вздох, прежде чем ввергся в разум мальчика…

«…его фамилия — Риддл. Он грязнокровка…»

Дождь из сухого белого порошка, белого на чёрной шерсти, как просеянная сахарная пудра на шоколадной глазури именинного торта. Она щекотала нос, он почувствовал, как приближается чих.

«…Никто этого не видит? Все, кроме меня, совершенно сошли с ума? Только я вижу?!»

Геометрический узор фигур, рун на корке утрамбованного снега. Лишайник на камне, с которого стекали сосульки, низкий карниз соломенной крыши, отяжелённый снегом и льдом, тропинка в снегу, прочерченная двойной линией колеи от шин, несколько стеблей гниющих серых цветов, зажатых в руке в перчатке.