Окрестности сорока

– Нет, - не могу больше!
– подумал он.
– Надо возвращаться домой.

Он уже почти отбыл положенные для дневной прогулки с Антошей полтора часа, поэтому решительно направился в сторону детской площадки, - стаскивать мехового колобка с ледяной горки.

На бульваре было людно, - медленно текла пёстрая и многоликая толпа прогуливающихся граждан.

Вдруг Васечкину показалось, что среди людского многообразья мелькнуло знакомое лицо. Действительно, в живом потоке к нему пробирался бочкообразный доктор Кубышка, облачённый в солидную каракулевую шапку и импортную дублёнку, из-под которой выглядывали брюки от его неизменного полосатого костюма и до блеска начищенные чёрные сапожки. Остановившись шагах в пяти от Васечкина, Иван Люциферович внезапно перешёл в бутылкообразное состояние и пронзительным, тоненьким голоском заверещал, обращаясь к обтекающей его людской массе: "Ой, плохо мне, плохо! Упаду вот сейчас, - и никто даже внимания не обратит. Растопчут, раздавят. Кругом такая безысходность! Опасайтесь безысходности, товарищи!"

Пёстрое, многоликое многолюдье неспешно текло мимо страдающего психотерапевта, и, казалось, никто не замечал его.

– Совсем сбрендил доктор со своими пациентами, - подумал Вася и прокричал: "Эй, Иван Люциферович, какими судьбами?! Идите сюда! Что вы там городите?!"

– Кубышка бросил на Васечкина безумный, бутылочно-остекленевший взгляд и заверещал ещё громче, обращаясь уже к нашему герою: "Судный день близок. Куда вы собрались, - к чёрту в пекло?! Подумайте о душе, Вася! Или вы совсем бездушный?!"

С этими словами странный доктор резко развернулся на каблуках и стал стремительно удаляться,... и растворился почти тотчас в людской массе.

Опешивший Васечкин же остался стоять около скамейки, у входа на детскую площадку, с открытым от удивления ртом. А гуляющие граждане монотонно шли мимо, словно ничего и не произошло.

XIII

О, зловредный Поросёнкин! Теперь, приходя утром на работу, сотрудники жидкокристаллической лаборатории находили за письменным столом Никиты Никитича не всеми любимого профессора, а гнусного, маленького, очкастого человечка - новоиспечённого завлаба Поросёнкина. Никто в лаборатории не любил Алексея Платоновича, а Фани Цукатова, после скандала с коробкой, - просто терпеть его не могла.

Завлаб Поросёнкин пытался играть роль строгого, но справедливого начальника, старался всячески продемонстрировать свою глубокую осведомлённость во всех научных и организационных вопросах, завоевать доверие коллектива и авторитет в нём. Однако, это ему не удавалось.

Мы уже знаем, что Алексей Платонович был "талантливым" бизнесменом, жадиной и подкаблучником. Кроме того, он демонстрировал ещё и удивительное занудство, многословие и косноязычие. Например, он лично ежедневно тщательно мыл полы в своей лабораторной комнате, считая, что малейшая пылинка, попавшая в жидкокристаллический образец, может повлиять на экспериментальные результаты (что, впрочем, было правдой). Он требовал также и чудовищной частоты от людей, работавших рядом с ним. Особенно страдал от этого чистоплюйства непосредственный подчинённый Поросёнкина Федя Коньков, который по его собственному признанию в глубине своей философической души был законченным распиздяем. Начиная объяснять кому-нибудь из аспирантов какой-нибудь научный вопрос, Поросёнкин обычно так увлекался и заходил в такие дебри нудных деталей, что понять уже становилось совсем ничего невозможно. Как говорят, - "за деревьями было не видно леса".

Очевидно, что Поросёнкин не выдерживал никакого сравнения с квази-гениальным профессором Чесноковым, поэтому завлабство Алексея Платоновича должно было неминуемо закончиться полнейшим фиаско.

Но Поросёнкинскую репутацию отчасти спасло одно, скажем прямо, небезопасное для его жизни происшествие, возбудившее к нему некоторое сочувствие работавших с ним людей.

В один прекрасный (смотря для кого, конечно) понедельник новый завлаб не явился на работу, что несколько удивило его коллег, привыкших к занудной пунктуальности Поросёнкина. В тот момент, когда Элла Эоловна и Фани приготовляли традиционный утренний чай, а пришедший раньше обычного Васечкин, копался в своей лазерной установке, в лабораторную комнату вихрем влетел возбуждённый Тамбуренко.

– Вы только представьте себе, что произошло!
– завопил он с порога, даже не здороваясь, задыхаясь от радостного волнения и захлёбываясь слюной.
– Вчера мы с Казимиром Леонардовичем были в больнице, проведывали нашего профессора. Заходим мы в палату, приветствуем Никиту Никитича и собираемся уже было достать из-за пазухи по бутылке водяры... И кого, вы думаете, видим на соседней от профессора койке? Ни за что не угадаете...

– Поросёнкина! Представьте себе - он лежит на больничной кровати неподвижно, как истукан, - весь бледный и с головой обмотанной бинтами.

– Стали мы его теребить, расспрашивать: что и как? А он только мычит, да башкой трясёт.

– Вот зараза! Так ему и надо! Это его бог наказал! Да ты погоди пока про Поросёнкина, - прервала Тамбуренко Фани.
– Ты нам лучше скажи, как себя чувствует Никита Никитич?

– Наш профессор - ничего себе, хотя и бледноват и по большей части лежит. Но, пропустив с нами стаканчик водочки, он порозовел и взбодрился немного. Поросёнкина мы тоже угостили, - от чего тот сразу же оживился, дар речи к нему вернулся, и он поведал нам о том, что с ним приключилось.

.................................................................................

Вот, что примерно рассказал о произошедшем с ним Шеховскому и Тамбуренко Алексей Платонович.

В пятницу вечером Поросёнкин немного повздорил с женой и тёшей, приехавшей повидать дочку Розу. Спор разгорелся из-за имущественно-денежных вопросов. Дело в том, что тесть Алексея Платоновича - генерал Петушенко - решил составить завещание, по некоторым пунктам которого и вышли разногласия у его ближайших родственников. В подробности, впрочем, Поросёнкин не вдавался. Однако, представляя себе жадный нрав всех трёх участников перебранки, можно было легко догадаться о накале всплывших на поверхность эмоций.

Итак, Роза и её мама надулись, а Алексей Платонович отправился на кухню готовить ужин. Он рассчитывал таким образом расслабить и подлечить работой натянувшиеся нервы.

Тихо и спокойно возился себе он на кухне, и напряжение стало уже, было, отходить от души, и настроение как-то само собой начало улучшаться, - так, что ведущий научный сотрудник принялся даже насвистывать под нос какую-то весёленькую и нудную песенку. Посвистывая так себе, он нагнулся, чтобы поставить в духовку чугунную утятницу с куриными ножками Буша. И вдруг - "бум!", - в голове разорвалось что-то тяжёлое, - как упавший на землю дирижабль, наполненный говном, - и стало темно.

Очнулся Поросёнкин у себя в комнате, лёжа на кровати. Вокруг суетились жена и тёща, накладывая ему на голову куски льда, завёрнутые в промокшую марлю. В ушах у него шумел океан, и перед глазами всё плыло, подпрыгивало и кружилось.

Вскоре прибыла скорая помощь. Молодой врач - упитанный, рыжий молодчик с мелкими поросячьими глазками и рыжими усиками на свинообразном лице, - усевшись на край кровати, долго ощупывал мощными, рыжешерстыми ручищами Поросёнкинскую голову. Тёща с женой при этом стояли, вытянувшись по струнке с напряжённо-скорбным видом нашкодивших детей за широкой спиной доктора.

– Такс, - молвил, наконец, рыжий врач, - положение не безысходно, так, что я не вижу никакой угрозы для жизни пострадавшего. Однако нужно будет его госпитализировать и провести подробные исследования: сделать рентгеновские снимки черепа, компьютерную томографию мозга, электронную осциллограмму,...

Так Алексей Платонович был доставлен в стационар. Ничего удивительного в том, что он попал в то же заведение, что и профессор Чесноков не было. Оба они были прикреплены к поликлинике Академии наук, поэтому и очутились в Академической больнице. Удивительным было то, что Поросёнкина поместили в одну палату с Никитой Никитичем. Но и это обстоятельство с некоторым натягом поддавалось объяснению. Дело в том, что из-за гололёда резко увеличилось количество сломанных рук и ног у московских граждан и в том числе - у научно-исследовательской части населения. В связи с этим травматологическое отделение Академической больницы, куда поначалу доставили Поросёнкина, оказалось переполненным. Поэтому его временно положили в соседнее отделение онкологии, где были свободные койки, и, волею судьбы, он оказался в одной палате с профессором Чесноковым.