Отрада

— Кто сговорился? — повторил он и в повисшей тишине оглушительно громко хрустнул костяшками на правом кулаке.

Отрада пожалела, что не послушалась Стояну и пришла нынче в избу.

— Я не скажу тебе... не спрашивай.

— Отчего так? Страшишься? — Храбр ожег ее хмурым взглядом из-под насупленных бровей.

Помедлив, она кивнула, а он провел раскрытой ладонью по лицу, царапнул пальцами подбородок с короткой, светлой бородой.

Вокруг них сгущались тени: огонек жировика горел неровно, прерывисто. Отрада тоскливо посмотрела по сторонам, особливо задержав взгляд на двери. Глупость содеянного пусть с запозданием, пусть медленно, но неуклонно открывалась ей все больше с каждым мигом, проведенным наедине с кузнецом, взрослым мужем, в его избе и горнице. Где, окромя них двоих, не было ни единого человека. С трудом проглотив застрявший в горле стыд, Отрада украдкой приложила ледяную ладонь к пылавшей румянцем щеке.

— Не пужайся, я никому не скажу. Чей разговор ты услыхала?

— Я не этого боюсь! — Отрада глянула на Храбра с укором. Разозлившись, едва ногой не притопнула, да вовремя спохватилась. Негоже в чужой избе норов свой дурной показывать. Еще осердится домовой, огреет палкой по хребту. — Я боюсь, что ты дурное сотворишь!

Кузнец моргнул – раз, другой. Поглядел на нахохлившуюся Отраду, больше похожую на встрепанную, взъерошенную пичугу. Ишь как нос задрала, того и гляди в матицу упрется. И вся злость на глупую девку, удумавшую тень на плетень наводить, испарилась. Он бы улыбнулся, да негоже, потому лишь дернул уголками губ.

— Стало быть, не скажешь? — спросил еще раз, притворно нахмурив брови.

— Не скажу! — решительно подтвердила Отрада.

Храбр махнул рукой. Что выспрашивать впусте... а то он не ведал, кто в общине зуб на него имел. Да кто многое отдал бы, чтобы помешать ему с воеводой в городище встретиться.

Чудно. Он ведь и не мыслил c жалобой в крепость идти: нашто, коли сказать нечего? Свое он уже отговорил. И виру уплатил. Добро, в поруб не кинули за навет на доброго человека, Зоряна Неждановича... Обещался воеводе приехать, меч отдать. Вот и намеревался слово сдержать.

Он тряхнул головой. Ну, это обдумать хорошенько он и после может. А прежде надобно кое-что сделать.

— Пойдем-ка, до знахарки тебя отведу. Час-то поздний уже.

Отрада стрельнула в сторону Храбра недоверчивым взглядом. Лишь недавно злился за ее молчание, а нынче и лицо разгладилось, и сведенные на переносице брови разошлись. Неужто подобрел? С чего бы... Но кузнец был прав. Давно ей следовало вернуться в избу Вереи. Кому рассказать – осудят. Молодая, не сватанная девка, глубоким вечером, наедине в горнице с мужем!

Храбр распахнул дверь в сени и протянул Отраде снятый с крючка платок.

— На-вот. Укройся, озябнешь ништо.

Горячая волна благодарности затопила ее, но она, смущенная и тронутая столь простой заботой, смогла лишь кивнуть и едва приметно улыбнуться. Губы не слушались, так и норовили задрожать – верный предвестник слез.

Снаружи и впрямь было прохладно. Особливо после теплой, дышащей хлебом избы. Отрада смотрела в затылок идущему впереди Храбру и думала, будет ли великой дерзостью спросить у него, что решил? Про городище да воеводу. Покусав губу, все же промолчала. И без того немало она нынче натворила. Как сошел вконец угар, окутавший ее еще у реки, когда подслушали они разговор старосты и вуя Избора, так сделалось ей жуть как стыдно.

Чтобы сказала ее мать, будь жива? Что творит неразумная дочка?

С отчаянно лихостью Отрада махнула рукой. Ну, и пусть! Коли б ждала она сватов да пряла на лавке приданое, тогда бы и печалилась. А нынче... Отрезанный она ломоть, пригрелась в избе у знахарки, когда из родного дома выжил дядька. Нашто ей печалиться, коли оказалась с мужем наедине в горнице? Срама почище того, что вуй Избор сотворил, еще поискать надо.

Увязнув в сердитых размышлениях, Отрада не заметила, как стали они спускаться вниз. В темноте, когда хоть глаза слепи, она неловко наступила на камень, подвернув ступню, и едва не полетела вниз, ровнехонько носом в землю. Развернувшись, Храбр поспел подхватить, и Отрада уткнулась щекой тому в рубаху на груди. Немыслимая близость чужого, горячего тела – мужского тела – ошеломила ее на мгновение. Пахло теплом и хлебом, как в избе, и самую малость терпкой горечью, и чем-то солоноватым, и кузнечным огнем.

Зажмурившись и чувствуя под щекой шероховатую тканину, она резко вдохнула и стиснула зубы, чувствуя хватку кузнеца на своих плечах. Платок соскользнул на землю, и потому ладони Храбра касались ее лишь через тонко выпряденную рубаху. Прикосновение почти обжигало.

Голова закружилась, и неверными руками Отрада уперлась Храбру в грудь и оттолкнула саму себя. Она испугалась, но, подняв взгляд, увидела в его глазах прежнюю безмятежность и спокойствие.

— Ты под ноги гляди, — посоветовал он и, убедившись, что она твердо стоит на земле, развернулся и зашагал вперед.

Позабыв свой страх, Отрада громко фыркнула. Ты погляди-ка! Девку обнял почти, она ему в грудь впечаталась, а словно с гуся вода! И бровью не повел, и ни одна жилочка на щеке не дрогнула! Обида пополам со злостью подстегнула ее, и в несколько шагов она смогла догнать Храбра, который замедлился и то и дело оборачивался назад.

— А что порешил ты с городищем? — спросила Отрада, поплотнее запахнув на груди платок. — Не поедешь?

— Поеду, — ответил он с лукавой усмешкой. — Я воеводе слово дал. И без того задержался.

— Какое слово?

Отрада сердито поджала губы, но говорить ничего не стала. Стиша была права. Он – взрослый муж, сам решит. И ей – никто! Как и она ему. Не должен он ей отчитываться.

— Меч ему выковал. Еще прошлой зимой один ему полюбился. Когда я к нему ходил суда искать, — Храбр замолчал, словно стало ему тяжело говорить.

Отрада уже и на надеялась, что он скажет еще хоть слово, пока не дойдут до избы знахарки, но неподалеку от знакомой опушки он продолжил.

— Воевода сказал, что возьмет меч в уплату виры. Но то был отцовский меч, и я его не отдал. Посулил, что выкую для него особый.

«Откуда бы у его батюшки взяться доброму воинскому мечу?» — про себя подивилась Отрада, но вслух ничего не спросила. Решила, что разузнает все у Вереи. Покосилась на Храбра, который глядел вперед, и едва слышно вздохнула. Вспомнила твердое, но бережное прикосновение его ладоней к своим плечам... Она снова вздохнула, и тут уж пришла пора кузнецу глядеть на пригорюнившуюся девку.

Когда они дошли до избы Вереи, та, словно почуяв их, распахнула дверь сеней и вышла на крыльцо, прежде чем постучали. Отраде сделалось стыдно, когда она заметила ее искреннюю обеспокоенность. Верея ждала ее. Может, переживала, где ее леший носил...

— Не серчай, госпожа, что припозднились мы, — и потому она с огромной благодарностью поглядела на Храбра, когда тот заговорил первым.

— Вижу, что припозднились, — Верея недовольно поджала губы и укоризненно покачала головой. — Тебя что же, по звездам да луне не учили, как время определять? Чтоб не шляться потом по темнотище по лесу да еще и с девкой? — она накинулась на Храбра с пылом, который не сразу в ней можно было углядеть.

Почувствовав укол совести, Отрада уже вознамерилась объяснить, что, мол, она сама виновата, но кузнец коротким жестом руки заставил ее остаться на месте и даже вперед шагнул, загородив слегка собой.