Отрада

Женщина недовольно поджала губы, но замолчала. Против слова мужа идти не посмела.

Храбр с силой провел по поясу, за который припрятал сверток с усерязями, и, нащупав его, сжал руку в кулак, смяв тонкие, искусно сделанные заушницы.

Дурень. Какой же он дурень! Поманили зеленые глазища да толстая коса, а он и повелся. Ладонью по распущенным, медяным волос провести... Тьфу! Вестимо, прав был отец, когда говорил в сердцах, что совсем он пропащий, из ошибок своих никакого прока не извлекает. Так и тут. Сперва Неждана... Нынче вот Отрада.

Уперевшись ладонями о стол, он поднялся и глянул на младшего брата, подозвал его коротким кивком головы. Потом посмотрел на Белояра, который также встал. Услада же, обидевшись, напоказ осталась на лавке.

— Благодарю за хлеб да стол, — склонив голову, Храбр произнес обрядовые слова, шагнул к двери и, пропустив вперед себя Твердяту и Милонегу, вышел прочь.

Белояр догнал из уже снаружи.

— Брат! — окликнул он кузнеца, и тот остановился. — Брат, не слушай ты Усладу, сам не ведаю, что с ней неладно, ярится и ярится, уж какой день...

Он почему-то чувствовал себя виноватым. За слова жены, которые, впрочем, были правдой. За изменившееся лицо Храбра, за улыбку, которая исчезла с его губ, за сызнова заледеневший взгляд.

— Пошто мне ее не слушать? — деревянным голосом спросил кузнец и нарочито небрежно пожал плечами. — Ну, рассказала и рассказала про Отраду. Мне какая печаль?

И он ушел – Твердята с Милонегой едва поспели догнать. А Белояр еще долго стоял во дворе, ерошил ладонью волосы на затылке, вздыхал да глядел им вслед.

Почти до самой избы шли они в тягостном молчании. Даже болтливая Нежка присмирела и брела, крепко вцепившись в штанину Твердяты.

— Мне нельзя теперь с Отрадой говорить? — один раз спросила она шепотом у брата. Тот покосился на Храбра, который глядел перед собой и делал вид, что ничего не слышит, и неловко пожал плечами.

Он и сам не ведал, что можно, а что – нельзя.

Когда, дойдя до избы, Твердята и Милонега скрылись в сенях, Храбр прямо на ходу сорвал рубаху, скомкав, отбросил в сторону на землю и пошел на задний двор. Там давно поджидали его дрова, которые следовало порубить.

Он не знал лучшего способа охладиться и взять себя в руки. Он заносил топор раз за разом, сокрушая деревянные поленья — от силы удара они разлетались в разные стороны, далеко от пня, на котором их рубили. Храбр не остановился, пока не почувствовал усталость и истощение, пока не натер на загрубевших, привычных к тяжелой работе руках мозоли, пока не смог свободно вдохнуть полной грудью.

Тыльной стороной ладони он смахнул со лба пот и наклонился вперед, тяжело опираясь на воткнутый в пень топор. Волосы упали ему на лицо, и потому он не заметил Твердяты, тенью подошедшему к нему.

— Брат? — мальчишка стоял в нескольких шагах от него и прижимая к груди сложенную рубаху, которую он бросил на землю.

Давно уже смеркалось, и зажглись первые звезды. Хороший хозяин в такое время спать на полати укладывался.

— Напиться принесешь? — хрипло спросил Храбр. Твердята кивнул и умчался в избу, а он опустился на землю подле пня, прислоняясь к нему голой, вспотевшей спиной.

Он и сам не ведал, отчего так разгневался. Хотелось сломать что-нибудь, разгромить. Выпустить бушевавшую в душе злость. Разум застилала обида, а кровь громко стучала в висках все время, пока зашагал он к избе.

Нынче малость попустило.

Услада, Услада... Балованная девка, которую что отец на руках носил, что Белояр. Он и сам ее любил, но язык ее!.. Порой пробирали ее злые, жгучие слова аж до самого нутра. Ну, с чего он так разъярился? Подумаешь, девка с парнем целовалась. Он ей – никто, и она – ему.

А что усерязи ей подарить чаял... Пустое это все. Позабыл, о чем мыслить должен. Позабыл про убийц отца. Негоже. Не будет у него ни жены, ни семьи, пока не отомстит, пока не поквитается с ними.

Не следовало ему и начинать. По телу, из самого нутра поднялась и прошла дрожь, когда вспомнил зеленые глазища – широко распахнутые, доверчивые. В избу к нему примчалась, поди ты. Защищать намеревалась от старосты да сынка его Первана. В сторону всякий раз дергалась, стоило ему к ней поближе шагнуть али руку резко поднять. Удара страшилась. Как такую тронуть... Погладить по пушистым волосам, по длиннющей толстой косе. Но нет, стало быть, ошибся он. Кудрявый щенок Земовит тронул. Его, поди, так не страшилась, раз целовать себя дозволила. Тогда нашто о нем радела? В избу прибегала. Обманула, что за него страшилась.

Храбр тяжело вздохнул. Стало быть, Отрада вовсе не такой была, какой ему показалась.

— Брат? — Твердята вернулся с ковшом воды и рушником.

— Идем в избу, — кузнец поднялся и одним глотком осушил весь ковш до дня. Пока шел, чувствовал на себе настороженный взгляд Твердяты.

— Больше Отрада к нам в избу ходить не станет, — сказал он брату и сестре, когда те забрались на полати. — Услада справно вышивает, она тебя всему и обучит, — добавил, когда глаза Нежки наполнились слезами.

Всхлипнув, девочка отвернулась от него и сердито, обиженно засопела. Храбр скривился. Ну, и как такой несмышленой растолковать, что об ее же благе радеет?..

***

Прошло две седмицы, как Отрада жила у Вереи, и все чаще знахарка задерживала на ней свой пристальный взгляд. В последние дни девочка совсем притихла: к подружке не бегала, по лесу ночами – тоже. Ходила до колодца и обратно в избу возвращалась, нигде подолгу не задерживалась. Приближался Ярилин день, самая пора тревожить сердце сладкими думами о прыжке с суженым через костер, о сплетенных венках да купании в утренней росе.

Отрада же ходила, пригорюнившись, и Ярилиного дня словно и не ждала вовсе. Ни про венок не заикалась, ни про пригожих молодцев. Не щебетала о лентах в косах да очелье, не вышивала на рубахе новенький, праздничный узор.

Верея глядела на нее, поджав губы. Поди пойми, что на сердце у девки творится. Хоть и помнила она, как сама была молодой, а все же не разумела, с какой стороны подступиться к Отраде. Но не зря люди считали ее мудрой знахаркой. Хорошенько поразмыслив, решила, что лучше не ходить вокруг да около, а сразу все разузнать.