Отрада

— Отчего ты спросил?

— Да так, — он уклончиво мотнул головой. — Припомнил кое-что.

— Что же?

Кузнец вдруг улыбнулся с редким для себя лукавством и притворно нахмурился.

— Бывают же девки на свете такие любопытные, все им расскажи да обскажи.

Фыркнув, Отрада обиженно вздернула нос. Не так уж ей было интересно!

Храбр довел ее до самой избы знахарки, сделав изрядный крюк. Отпустил уже подле кривенького частокола.

— Больше не ходи одна, — сказал на прощание, ненадолго сжав ей запястье, и Отраде совершенно бесстыже захотелось, чтобы он держал и держал ее, да хоть до самого утра! — Меня дожидайся.

— Увидят же, — она посмотрела в серые, теплые глаза. Его взгляд смягчался, когда он говорил с ней.

— Пусть видят, — Храбр пожал плечами. — Пусть ведают.

— Не о чем еще ведать, — она покачала головой, и, как ни старалась, но в голосе прозвучала тоска.

— Я дал тебе слово и я от него не отступлюсь.

Захотелось горько вздохнуть, но Отрада сдержалась. Все у них получалось не по-людски. Не так, как было заведено предками. По-хорошему, коли б живы были у них родители, заслали бы они сватов, и весь сговор свершился бы без жениха и невесты. Ей бы осталось лишь заплести в косу вторую ленту как знак сватовства да усесться за шитье рубахи – дара для жениха. Храбр же одарил бы ее украшением или чем-нибудь, что выковал в кузне своими руками, и вся община бы знала, что они теперь просватаны.

Но все происходило не так, как должно, и Отрада тревожилась. А ну осердятся на них и Светлые Боги, и Род, и домовой за то, что делают все не по устоям? Что тогда?..

Верно, все переживания отразились у нее на лице, потому что Храбр мягко накрыл руками ее плечи и заглянул в глаза.

— Как уберем поля, я сам к воеводе в городище съезжу, не стану осени дожидаться, хочешь?

Отрада мгновенно переполошилась.

— Нет, не нужно! — она замотала головой изо всех сил, представив, как Храбр непременно попросит у воеводы суда над Зоряном Неждановичем. Али похуже что-то совершит. — Да я вовсе и не мыслю, что ты от слова отступишься! Не нужно к воеводе... — попросила она и сжала рубаху у него на груди.

Близость мужского, сильного тела заставила Отраду вздрогнуть и облизать пересохшие губы. Как и в тот раз, когда случайно она влетела щекой ему в спину, ее обдало горячей волной, из-за которой все внутри затрепетало. Кончики пальцев закололо, и колени подогнулись, и она непременно бы упала, если бы Храбр ее не держал.

Мир уменьшился до одного его лица, освещенного закатным солнцем, и невольно, себя не помня, Отрада шагнула вперед, подавшись наваждению.

Храбр опамятовался первым. Мягко остановил ее, мимолетно погладил по щеке и шумно, тягуче выдохнул, хотя руки так и тянулись сжать покрепче, притянуть к себе поближе...

— Ступай, милая, — шепнул хриплым, изменившимся голосом, и Отрада почти сбежала в избу – лишь мелькнула в воздухе длинная, толстая коса.

Ничего, сказал он сам себе. Ничего. До осени недолго потерпеть осталось.

Он еще постоял на месте, пока не услышал тихий хлопок закрывшейся двери в избу, и лишь тогда ушел.

Пока торопливо шагал по лесу, спеша домой к молодшим брату с сестрой, все припоминал тяжелый разговор с Усладой, когда трапезничали после полудня в поле. Белояр, не утерпев, рассказал жене, что Храбр намеревался сватать Отраду, и та, вестимо, не смогла промолчать.

«Да ты голую-босую ее в батюшкину избу приведешь, никак? — ярилась Услада. — У девки ни приданого, ничего нет! Что она тебе, детям твоим принесет? Полна община пригожих славниц, да за тебя любая пойдет, а ты... босячку тащишь!»

Белояр молчал, покаянно глядя на Храбра. И сам уразумел, что напрасно Усладе проговорился. А ведь обещал молчать! Ему теперь покоя тоже не видать.

«Ее пожитки в мешок уместить можно, хороша невеста с одной мошной! — кривилась сестра. — Еще и собой мала, костлява! Как она тебе рожать будет?!»

Усладу он, вестимо, осадил, и та, вестимо, надулась, кинулась жалиться Белояру.

А Храбр припомнил, как много-много весен назад, когда был он сопливым мальцом, в их избу постучался незваный-нежданный гость. С мошной, доверху набитой чудными, диковинными камнями, которых испугался даже его бесстрашный отец. Камни блестели и перевались в тусклом свете лучины, и притягивали взор так, что не оторвать было.

Храбр услышал тогда страшный шепот на чужом языке, и отец тоже его услышал. Услышал и испугался, крепко-накрепко велел про камушки позабыть, матери ни о чем не сказывать, ни с кем про них не болтать.

А назвался тот нежданный гость Бусом. Ему дозволили остаться в общине, потому как заступился за него отец Храбра Славута. Через несколько весен тот умыкнул себе невесту против воли ее родителей, и с тех пор иначе как самокруткой ее не величали. А еще спустя много-много весен родилась у них дочка, которую нарекли Отрадой.

А диковинные камушки, чей шепот заставлял леденеть кровь в жилах, Храбр больше никогда не видал.

* Липень - июль.

Время начала жатвы определялось, как правило, созреванием зерна, хотя позднее, с приходом на Русь христианства, его старались приурочить к определённому дню христианского календаря, который обычно выпадал на время этих работ. Так, у русских на юге она начиналась со Дня святого Прокопия [8(21) июля], он поэтому назывался Прокопий-жатвенник, а на севере – с Ильина дня [20 июля (2 августа)], что отразилось в пословице: «Илья лето кончает, жито зажинает».

* Особое значение в зажиночной обрядности придавалось первому снопу – «зажинному». Его украшали цветами и лентами, торжественно проносили по деревне и ставили в красный угол. Сноп этот назывался по-разному: Именинник, Зажинец, Пращур, Дед, Прадед и использовался в различных обрядах.

37

Положив ладонь на поясницу, Отрада с трудом разогнулась и тыльной стороной ладони смахнула со лба пот. Она оглядела проделанную работу: длинным рядком лежали ровно срезанные за долгий день снопы. Минуло полторы седмицы с начала страды, а золотистые поля с колосящимися стеблями все никак не заканчивались.

Она подняла с земли серп и развернулась уходить: долгий, жаркий день закончился, и заходящее солнце окрасило небо в цвет сочной, спелой малины. Но, откуда ни возмись, на нее со спины налетела Стояна, едва не сшибив с ног: от усталости Отрада пошатнулась.

— Радка! — шебутная подруга лишь заговорила, а она уже поняла, что Стиша замыслила какое-то озорство. — Радка, идем со мной к реке гадать!

И она оказалась права. Неугомонная Стояна, кругленькая и ладненькая, удумала такое, что удивила даже Отраду, видавшую всякие ее шалости. Девку, про которую говорили кровь с молоком, даже тяжелая страда не брала. И силы оставались, и желание озорничать.

— Какое гадание? На Русалий день мало было? — она оторопело похлопала ресницами.

— Да что там Русалий день, нынче новый месяц будет. Вернее ночи не сыскать!

— Нет, Стиша, не пойду я. Устала. Да и не нравится мне, что ты затеяла...

— Ну, Радушка... — Стояна прижалась к ней сбоку, пока медленно брели они по утоптанной стезе в сторону изб. — Добрушка у мамки еще снадобье обещалась взять особое; говорят, с ним непременно то, что суждено, углядишь!

— Да на что тебе глядеть? — Отрада подняла на нее зеленые глаза. — Ты ж просватана почти, я твоему жениху рубаху вышивала!