Паладин

Крэйвел показал Лирэю эмблему. Паладины обменялись понимающими взглядами. Фелисия предпочла тактично промолчать и не тревожить их лишними расспросами. Она пошла дальше осматривать побоище, а ее спутники предались своим мрачным воспоминаниям, сохраняя гробовое молчание.

Крэйвел помнил, как после спасения из Ронхеля, он слонялся по отчему дому в растерянности. Он не имел никакого другого предназначения в жизни, кроме как отправиться в монастырь и дать клятву Селье. А теперь он просто не знал куда податься. Он сидел без дела и неприкаянно блуждал из одной комнаты в другую, а за ним по пятам то и дело следовал призрак висельника. Он никогда не видел лица покойного друга в почти полном мраке темницы, но неведенье уродовало его воображаемый образ еще сильнее.

Родня так же была не рада возвращению Крэйвела домой. Они не рассчитывали на это. Бесполезный иждивенец в лице свихнувшегося сына, ставший поводом для сплетен и наговоров. Дом перестал быть домом для Крэйвела, семья – семьей. Он осиротел без родни, без богов и без дома. С одного круга ада попал прямиком на следующий, вмешательство инквизиции в ронхельский инцидент не стало для него спасением.

Из этого затяжного кошмара его вытащил Тарих, он пришел однажды к нему погостить, поговорить, излить душу, выслушать Крэйвела, обсудить дальнейшие планы на жизнь. Тарих поведал, что хочет предпринять повторную попытку завершить обучение в монастыре. Уже не в Ронхеле, конечно. Однако он поговорил с настоятелем Нершера, монастыря в другом городе, и тот согласился принять их на обучение, несмотря на неподходящий возраст и психологические травмы. Настоятель искренне считал благим делом дать несостоявшимся паладинам второй шанс.

Тариху было неловко об этом говорить, он чувствовал себя идиотом. На фоне общего осуждения, обрушившегося на церковь после Ронхельской Трагедии, принимать такое решение казалось глупым. Кто-то даже считал, что ронхельцам очень повезло, ведь их освободили от участи стать паладинами, они могли жить дальше своей жизнью, а не той, которую завещали им предки, заключив клятву с богиней.

Но Крэйвел поддержал приятеля. Что-то пошло не так, что-то сломалось и нуждалось в исправлении. Они оба испытывали это ощущение и желание вмешаться, они оба видели далеко идущие последствия трагедии, в эпицентре которой оказались. Видимо, стать паладинами было их призванием, хоть с родовой клятвой, хоть без нее.

Лирэю эти детали были неведомы, он знал лишь, что Тарих и Крэйвел были друзьями. В Ронхеле они особо не общались, но крепко сдружились в Нершере. Лирэй мог разве что посочувствовать этой утрате, Тарих был славным парнем.

– Когда же уже придет мой черед? – высказал Крэйвел вопрос в пустоту.

– Завязывай со своим самоубийственным настроем, – ответил Лирэй. – Я не справлюсь один.

Крэйвел кивнул, но ничего не ответил. Лирэю ситуация совсем не нравилась. Ему начинало казаться, что его сюда привели на убой. Фелисия вот-вот слиняет, а Крэйвел вместо того, чтобы сражаться, просто убьется об братьев-ренегатов и оставит Лирэя один на один с непосильной миссией.

В таком вот угрюмом расположении духа они все вернулись к костру. Среди останков ничего интересного больше не нашлось. Но им удалось сделать несколько выводов: это не было работой местных темных магов – при остром дефиците ресурсов, с которым те сталкивались на протяжении всей жизни, бросить столько металлолома посреди пустоши было непозволительной расточительностью. Судя по следам на латах, это было какое-то огромное чудовище. Побоище произошло еще зимой, но сведений о смерти Тариха Крэйвел не получал, он бы не пропустил такое событие, а значит не нашлось ни одного выжившего, кто добрался бы до храма и донес эту печальную весть, чтобы зафиксировать имена погибших в некрологе.

Фелисия все еще была в нерешительности: остаться или дать старым знакомым самостоятельно разобраться между собой. Часть ее хотела убедиться в том, что враг страшен и непобедим, чтобы с чистой совестью ретироваться. Но другая ее часть ужасалась от мысли, что Крэйвел не отступится от миссии, даже если останется один. Вкус приключения уже давно перестал приносить ей радость, сама дорога сюда показалась ей более чем достаточным развлечением, ей хотелось домой, в комфорт, в сытость и уют. Но она не хотела бросать Крэйвела. Она уже осознала, что влюбилась, но не видела в этом достаточной причины, чтобы разделить с ним смерть.

Обсуждения того, что же произошло на поле боя, не утихали до глубокой ночи. Им предстояло идти прямо по тому следу, который оставил после себя неизвестный монстр. Возможно, это было ручное чудовище братьев-ренегатов, возможно просто обитатель Ифельцио, облюбовавший эти руины, может быть, вышедшая из-под контроля химера или одержимый маг.

Лирэй обмолвился, что Вингрис считал Солигоста и Фринроста одержимыми. Лич предостерегал от этой участи Лирэя. Обычно одержимость ассоциировалась только с магами. Причем именно с темными. Представления Фелисии об этом явлении были таковы: какой-то чернокнижник решил заключить сделку с демоном из эфира, а тот оказался сильнее, чем предполагал маг и захватил контроль над его телом. Одержимые вели себя по-разному, но превращение в агрессивного монстра не было редким вариантом.

Паладины пояснили волшебнице некоторые детали, которые она ранее не знала. Демоны не рождались в эфире, они рождались в мирах материальных. Любая достаточно развитая душа могла стать плодородной почвой для их зарождения. Они рождались из наиболее сильных стремлений и идей. Кому-то удавалось совладать со своими внутренними демонами, кто-то сходил от их присутствия с ума. Ну а кто-то мог научиться ими пользоваться, вступать с ними в союз, а порой и вовсе выпускать в мир или в эфир. Чаще всего демон просто умирал вместе с носителем, но бывало и такое, что демон мог полностью захватить контроль над телом и жизнью несчастного, мог сбежать или поселиться в каком-то предмете, без какого-либо материального якоря демон обойтись не мог, его уносило потоками эфира. Последствия всех этих явлений, связанных с одержимостью, не редко становились работенкой для паладинов.

Крэйвел знал Солигоста и Фринроста с тех времен, когда ни о какой одержимости еще речи не шло, но он предполагал, что дело может этим закончится. Он пожурил Лирэя за то, что тот сразу не сказал об опасениях Вингриса. Им следовало бы расспросить лича о том, насколько далеко зашла одержимость. Это мог быть просто шепот в голове, а могла быть полная трансформация. Крэйвел занервничал, предположив, что чудовищем, убившим целый отряд паладинов, мог оказаться кто-то из их противников, а может быть и оба сразу. Но по крайней мере, теперь не будет для них сюрприза, спасибо и на этом.

– Довольно опасная ситуация, – заявил Крэйвел так, будто ранее она не была таковой, – видимо наши предшественники, – он махнул рукой в сторону побоища, – так же были не осведомлены об изменениях, которые претерпели братья-ренегаты. План меняется, товарищи. Первостепенной нашей задачей сейчас будет разведка. Надо выяснить, что стало с братьями, какую угрозу они сейчас представляют, и чего от них ждать в бою. Если выживем все – хорошо. Но план-минимум, чтобы до ближайшего храма живым добрался хотя бы один из нас.

Фелисия решительно кивнула, демонстрируя свою готовность поучаствовать в рисковом предприятии. Лирэй вздохнул с облегчением, но все же относился он к затее скептически. Было бы тут кому выживать, их всего-то трое. В отличие от Крэйвела, умирать Лирэю совсем не хотелось, он считал, что так и не успел пожить.

Утром настрой маленького отряда нисколько не улучшился. Они летели к своей цели, преисполненные мрачной и даже несколько отчаянной решимости. Однако за два дня скучного полета по монотонным просторам Тундры улетучился, и приобрел оттенки фатализма, все трое были готовы принять любой исход, лишь бы уже покончить. Тревога вернулась, когда на горизонте стали видны очертания Ифельцио.