Пассажиры империала
Шрифт:
Положение коренным образом изменилось: теперь спрашивал, допрашивал, выпытывал Меркадье, возымев вдруг страстный интерес к проблеме Бельмина, к личности Бельмина, к его психологии. И Бельмин с удивлением слышал, как будто со стороны, свой собственный неумолкавший голос. Слышал, как он, Андре Бельмин, рассказывает свою жизнь, свою собственную жизнь, в которой, на первый взгляд, не было ничего примечательного, но, разумеется, её содержание… Ведь в жизни иных людей как будто и нет никаких событий, но в их внутреннем мире столько опьяняющих взлётов и падений, столько величия. И всё на него накладывает отпечаток… штрихами тонкими, как морщинки. Нет, лучше сказать… Опять разговор зашёл о «Мирадоре». Но теперь для разрешения загадки надо установить, как у Бельмина родился замысел написать «Мирадора», как возник образ Мирадора —
— Право же, — мягко сказал Меркадье, — странно не то, что ваш Мирадор ушёл, а то… что вы остались.
Ну, конечно! Мысль эта поразила Бельмина. Как же она раньше не приходила ему в голову? А Меркадье, очевидно, незаурядная личность. Так что, пожалуй, почитатели не совсем ошибались на его счёт… Только вот оценить его по достоинству, как и других оригиналов, могли лишь немногие, — своеобразие было его потаённой и потому особенно привлекательной чертой… Ну вот, например, Поль Валери… Бельмин очень любил его ранние произведения, и не столько стихи, сколько «Вечер с господином Тэстом», написанный лет двадцать тому назад, после чего этот своеобразный писатель столько времени не подавал никаких признаков жизни… Несомненно, что престиж, который создало Полю Валери его долгое молчание, исчезнет, если он вздумает когда-нибудь нарушить это безмолвие для новой разработки прежней темы и снова вытащить на свет своего Тэста… По правде сказать, Мирадор кое-чем был обязан господину Тэсту, не меньше, чем Пьеру Меркадье…
— Молчание — вот проблема человека нового времени, — сказал Бельмин, — и в то же время это — великая, извечная загадка… Молчание роднит умы, самые далёкие друг другу во времени и в пространстве. Молчание влечёт к себе мистиков… Эжени де Герен… Артюр Рембо… От самоуглубления один шаг до религии… Христос и Будда… Абсолютный идеализм и созерцание… Якоб Бёме, Ницше и философы Индии… Отец Фуко…
Пьер Меркадье читал Ницше, но вот этого Артюра… Как вы сказали? Рембо? — он не знает. По мнению Меркадье, проблемой человека нового времени скорее является болтовня, чем молчание. Но это, конечно, зависит от точки зрения. А что касается религии…
Бельмин почувствовал, что, признавая за религией значение, он может уронить себя в глазах своего гостя. И он поправился. Оказалось, что он оговорился, ибо хотел сказать не «религия», а «религии» (во множественном числе), — его интересует их суть и самый механизм их возникновения, одинаковый у самых различных народов, которые, за неимением лучшего, создают себе богов.
Подали сыр, — сортов двенадцать, на выбор.
— В сущности, люди очень странные существа, — сказал Меркадье. — Посмотрите, в чём у них проходит жизнь и как они прикованы друг к другу… Вам никогда не случалось думать, что вы просто видите дурной сон, и не спрашивали ли вы себя, протирая глаза, долго ли он ещё будет длиться и как это земля не содрогнётся и не встряхнёт хоть немножко сонное царство?
Ну, разумеется, у Бельмина тоже бывали такие мысли. Впрочем, всё ведь довольно непрочно. Того и гляди грянет война, и ты обратишься в солдата… Представьте себе — вы скачете по какому-нибудь симпатичному местечку, вроде Шалонского лагеря. Жара, солнце палит, вы мчитесь с донесением в штаб, а неприятель засел за деревьями и стреляет в вас, точно в кролика? Не говоря уж о том, что в самом социальном здании неладно — подземные толчки, гул, трещины в стенах, — как бы всё не развалилось… Смотрите, какие забастовки сейчас!..
— Да? — удивился Меркадье. — А я и не знал, что идут забастовки…
Правда, ведь Мейер говорил, что Меркадье не читает газет, смотрит только биржевые курсы. На эту черту, сохранённую и в «Мирадоре», многие обратили внимание, и Поль Судэ в своей статье, напечатанной в «Тан», называл её неправдоподобной.
— Но вы всё-таки вернулись…
Меркадье вздохнул.
— Ушёл, вернулся… Всё это весьма относительно. Вы хотите сказать, что я нахожусь во Франции, в Париже, а не на Лабрадоре… У меня было десять лет
жизни, когда я сам себе принадлежал. Это много! Жил на свободе десять лет, немножко меньше… То есть пока деньги были. Деньги… — вот она, основная проблема. Когда человека нового времени корёжит от припадков неврастении, причина всё та же — деньги. Состояние кошелька. Загляните в кошелёк человека, страдающего мигренями, и вы найдёте там историю его болезни. Историю ваших забастовок… Всюду, где я побывал, я видел недуг, характерный и для Европы. Он заключался в обожествлении труда. Человек влюблён в то, что является его проклятием! Все влюблены: кто живёт чужим трудом, считает труд делом священным и обязательным для людей, работающих на него, а кто надрывается, работая на других, полагает, что труд даёт ему основание требовать себе прав…— Однако и вам тоже приходится работать…
— Да. Только я работаю без особого энтузиазма. Всю жизнь человек плутует с законами, установленными обществом, и, так или иначе, старается увильнуть от работы. Большинство людей довольствуются воскресеньем. Десять лет я жил бездельником и не жалею об этом. Потом стал голодать, чуть не подох, добывал себе на пропитание какими-нибудь случайными заработками, малопочтенными занятиями.
— Да, надо думать, трудно было… ведь вам уже не двадцать лет. А скажите, пожалуйста… Вот в письме из Египта есть упоминание об игорных домах…
— Не понимаю, о чём вы говорите…
— Ну, вы же писали из Египта Мейеру…
— A-а… Возможно. Да, я порядком таки увлекался азартными играми. Любил их за то, что они дискредитируют деньги, то есть скучный, нудный способ добывать их трудом. Выражаясь по-современному, я любил азартные игры за их аморальность.
— Верно из-за игорных домов вы и остались без гроша?
— Из-за игорных домов? Нет, я когда-то много потерял на бирже. А в игорных домах я не то, чтобы проигрывал. Я просто тратил там деньги, вот и всё. Улавливаете оттенок?
Он ещё спрашивает? Конечно, Бельмин уловил оттенок. Ему не терпелось занести эту мысль в свою записную книжку.
— Нет, я не проигрался. А так… постепенно ушли деньги… на путешествия… на жизнь… Да у меня не так уж много их было… Случались трудные минуты… Вывозила какая-нибудь удача… Потом дошёл до крайности, но тут встретился с Мейером… Стол, квартира и двести франков в месяц жалованья. Конечно, не золотые горы. Но кто бы мне предложил даже это? — Сотрапезники тепло отозвались о Мейере. Был ещё один вопрос, вызывавший у Бельмина зуд любопытства.
— А вам никогда не хотелось увидеться с родными… Ну, с детьми… Я хотел сказать, — с вашей семьёй?..
В ответ последовало долгое молчание, которое можно было истолковать по-разному.
— Вы выпьете кофе?
— Нет… Впрочем, почему нет? Выпью, пожалуй…
— Гюстав! Две чашки. И что-нибудь к кофе… Рекомендую коньячок…
Бельмин досадовал на себя, зачем заговорил о семье. Пусть бы всё это оставалось в тени. Что за бестактность!
— Нет, — сказал вдруг Меркадье. — У меня никогда не было желания увидеться с ними. Они мне чужие. Что у меня общего с моим взрослым сыном, с моей взрослой дочерью? Ничего. А что касается Полетты… моей жены… Хватит с меня и пятнадцати лет, прожитых с нею. Благодарю покорно! Если б у меня сердце лежало к ним, то через площадь Терн и по улице Акаций я бы в двадцать минут добрался до их дома. Только уж нет, увольте. Каждый за себя. Да они, верно, и ненавидят меня. Столько лет человек кормил их, а потом вдруг перестал кормить, — сами понимаете… По словам Мейера, они теперь держат нечто вроде гостиницы… Что мне там делать? Я ничего не могу им дать… Вернуться к ним, — это, знаете, всё равно, что надеть давно снятую грязную рубашку… После всех этих лет!..
Бельмин вновь обрёл в Меркадье своего Мирадора. Не правда ли, столько гордой стыдливости было в этом желании скрыть свои чувства под маской цинизма. Тогда он сделал ход с козыря, который нарочно приберегал на закуску, и сказал чуть слышно:
— Вы никогда не видели своего внука? Ребёнка вашего сына?
Он очень рассчитывал на действие этого средства. Интересно, как Меркадье изменится в лице. Меркадье не изменился в лице и ответил:
— Нет, я не видел малыша. И маму его не знал. Все эти люди прекрасно обходятся без меня. Живут, умирают. Детей производят. У меня нет жилки нежности к внукам. Я не обладаю «искусством быть дедушкой», как Виктор Гюго…