Пассажиры империала
Шрифт:
— Так было бы лучше, по-моему…
— Странные взгляды! Женщина разошлась с мужем, они друг другу чужие, но только потому, что они прежде состояли в браке, можно брать у него деньги?.. А принять что-нибудь от своего любовника — это безнравственно и годится только для шлюх? Так вы думаете, не правда ли? Признавайтесь!
— Ничего я не думаю, Рэн. Я ненавижу этого человека и всё, что вас связывает с ним, и его деньги…
— Вы его ненавидите за то, что он меня любит и делает мне добро? Кто вам дал на это право?
— Кто он такой?
— Я уже вам сказала: дипломат, немецкий дипломат. Хотите знать его фамилию? Пожалуйста, это не секрет: барон фон Гетц… Может быть, вы когда-нибудь встречались с ним? Нет? Ну, теперь вы знаете, кто он, и можете спокойно идти домой спать. Мы увидимся, когда он уедет.
— Если он любит, так почему не женится на вас?
— Во-первых, я к этому не стремлюсь.
— Рэн!
— Что? Вы оскорблены? А меня, поверьте, это нисколько не волнует. Но так оно есть. Неужели вы ничего не знаете? Я думала, что об этом скандале все на свете знают. Газеты столько о нём кричали… когда всё стало известно и когда я разошлась с Бреси. А вы ничего не слышали? Видите, как создаются иллюзии… Это уже старая история, но тогда шум вокруг неё подняли невероятный!.. К счастью для Бреси и для его карьеры, общественное мнение всю вину взвалило на меня… Позднее, когда я познакомилась с Генрихом, у меня уже всё переболело, рана зажила, но как будто на лице ещё горел безобразный шрам… Генрих был очень добр ко мне, так зачем же портить ему жизнь? Во-первых, я француженка, и при его профессии в Германии на это взглянули бы очень косо… Затем я люблю жить по своему вкусу, немножко в стороне от общества, чувствовать себя свободно… Ну и вот, он продолжает жить, как жил прежде, но время от времени вырывается на волю… Телеграмма. Приезд. Три-четыре дня… неделя свободы, а там опять его захватят дела, служба… Поэтому между нами всё ещё длится роман… любовь не обращается в привычку… Ну, спокойной ночи, Джонни, я умираю от усталости… Увидимся в четверг… Хотите позавтракаем вместе?
— Рэн, умоляю!
— Нельзя, Джонни… Будьте умником… В четверг…
Она выпрыгнула из коляски и позвонила… В вестибюле зашаркали шаги ночного портье. Пьер потрогал свои губы, как будто они болели. Он думал о деньгах, которые этот человек давал Рэн. Бросьте вы, разве она любит этого барона? Этого Генриха, как она его называет…
XV
Проснулся Меркадье с таким чувством, что вчера произошло нечто важное, но что именно, он позабыл. Настроение было дурное, на душе скребли кошки. Однако погода прекрасная, выпил он вчера в меру… И вдруг всё вспомнилось: он сказал Рэн, что любит её. Да что он, с ума сошёл? Он вовсе её не любит. Только ревность толкнула его на любовное признание. А на деле никакой любви нет. Всего полгода назад ему тоже казалось, что он полюбил Бланш. Всё это разве только школьнику впору…
И всё же Пьер страдал при мысли, что Рэн принадлежит другому, а не ему. Но разве это любовь? Так же у него щемило сердце, когда он думал о том, что Франческа надула его вкупе со своим братцем. Женщины были теперь для него лишь пробным камнем, говорившим, что молодость уходит.
Но ведь он сказал Рэн, что любит её. Теперь придётся доказывать, что он не солгал. Вот глупость! Пустился в любовные приключения. Ну чего надеялся он добиться этой ложью? Предположим, она ему поверит и пожертвует ради него своим бароном, — как же тогда они устроят свою жизнь? Неужели поселятся вместе? И если она даже согласится… разве он может дать ей то, что даёт богатый барон? Нет, конечно. Серенькое существование вдвоём. Нет, нет.
Рэн у этого немца на содержании. Он приезжает редко. Живёт три дня, неделю. Зачем же в конце концов переворачивать всё вверх дном? Разве она спрашивала Пьера, откуда у него деньги? А разве он добыл деньги более честным путём? Закрыть на всё глаза и только. Изменится лишь одно, но изменится, бесспорно, из-за появления барона фон Гетца, — да, да, кое-что в корне изменится: теперь уж невозможна фальшивая дружба с этой женщиной. Это нестерпимо. Надо доказать самому себе, что Рэн предпочитает его другому мужчине. Тень этого другого не будет его смущать, раз она станет тенью обманутого любовника. А иначе… Иначе придётся всегда чувствовать, что за кулисами находится этот барон, существо из плоти и крови, терпеть его сожительство с Рэн, его право неожиданно вторгаться и говорить ему, Пьеру Меркадье: «Освободите место!» Нет! Ни за что! А вдруг я в конце концов действительно люблю эту женщину? Разве можно приобрести в таких делах опыт? Разве научишься отличать истинную любовь от мнимой? Как знать, не есть ли это любовь — вот эта тревога, эти ясные и гневные мысли о женщине, это закипевшее в нём негодование против неё? Любовь… Три дня не видеть Рэн!..
Он увидел её в тот же вечер. Она пришла в казино в десятом часу, с мужчиной лет сорока пяти, очень высоким и костлявым; волосы коротко острижены, лицо гладко выбрито, в глазу монокль. Несомненно, это и был тот самый барон. С ним
был ещё высокий юноша, не старше двадцати лет, очень на него похожий. Сын или брат. Светлый блондин с каким-то странным, удивлённым выражением лица. Очень бледный, с разгоревшимися красными пятнами на скулах, юнец, уже поражавший военной выправкой. Пьер увидел их обоих в радужном кругу света; оба шагали немного позади Рэн, а она шла той особой поступью, которая у неё появлялась, когда она надевала длинные платья с треном, — она была вся порыв, вся устремлялась вперёд, словно рассекая воздух высокой грудью. На ней было новое платье, которого Пьер ещё не видел. Платье бледно-абрикосового цвета с бархатными аппликациями; широкая и длинная юбка ложилась складками, из которых, словно стебель цветка, поднимался гибкий стан; низко вырезанный корсаж обтягивал невероятно тонкую талию и заканчивался на плечах двумя воланами из кремового шифона, похожими на прозрачные крылышки. По корсажу спереди шла отделка, перекинутая двумя длинными полосами и на юбку: вышивка — аппликация в подлинном стиле Людовика XV, в виде раковин и цветов из бархата тёмно-красного, амарантового цвета и стальных бусинок. Ещё никогда Рэн не поражала такой матовой белизной кожи, а волосы её, забранные вверх и открывавшие затылок, лежали на темени множеством локонов.— На ней ни одной драгоценности! — сказала своему соседу какая-то дама, стоявшая недалеко от Пьера, и этот сосед, кругленький увалень в больших очках, воскликнул:
— Она сама — драгоценность!
Надо было следовать приказу: при встречах стушёвываться, не узнавать. Меркадье переходил от стола к столу, отовсюду его изгоняло видение с бархатными цветами. Какие руки и плечи были у этой Рэн! А вышитый корсаж так соблазнительно облегал дерзкую грудь и неимоверно тонкую талию! Невозможно ни о чём думать, кроме этой женщины, невозможно заставить себя уйти, невозможно не смотреть на неё. Игра больше в счёт не шла. Пьер проигрывал, он почти не замечал, сколько и на что ставит. Все недавние рассуждения вылетели из головы. Да разве что-нибудь изменилось, оттого что за спиной Рэн торчит костлявый немец с чересчур тонким носом и широченными плечами? Если любишь, можно принять какие угодно условия жизни. Делить с этим немцем любовницу? Ну и что ж? Пустяки! Барон платит? Прекрасно, пусть платит. Подумаешь, несчастье! Никакой разницы с адюльтером. Разве кого-нибудь в любовной интриге смущало то, что лежит в основе адюльтера, — лёгкость, с которой разрешается денежная сторона дела. Деньги, везде и всюду деньги!.. Неужели дать отбой, наткнувшись на эту высокоморальную преграду? А как потом повернётся жизнь? Увидим.
В обычный час явилась с двумя своими секретарями старуха в чёрном, которую почтительно приветствовали все крупье. За малым столом шла вялая игра. Полковник, державший банк, крикнул Меркадье, сидевшему напротив него: «Со мной в доле хотите?» Пьер машинально согласился. Внимание его поглощала старуха со своей свитой, окружённая всеобщим поклонением. Барон фон Гетц бросился к ней, представил ей Рэн и своего молодого спутника. Все трое расположились вокруг старухи, игравшей против банка. Со всех сторон игроки устремились к столу, — как и каждый вечер, он стал центром игры.
Старуха сорвала банк. Полковник, не отличавшийся высоким ростом, вскочил со своего места, как будто спрыгнул с седла, и приподнялся на цыпочки.
— Не повезло, партнёр! — сказал он Пьеру. — Не долго мы продержались.
Меркадье это было совершенно безразлично, он смотрел на Рэн, — как она хороша в этом не знакомом ему платье! Около неё стоял Тревильен — от него она не пряталась; он разговаривал с молодым немцем. Правда, Тревильен был знаком со старухой; однажды он даже сказал Пьеру, что она славная женщина, с известным чувством юмора и довольно занятная, когда не спит. Заметив, куда смотрит Меркадье, полковник принялся сплетничать о старухе. Меркадье едва слушал, но вдруг полковник упомянул имя госпожи Бреси. Тогда он насторожился. Полковник, по-видимому, был в дурном настроении из-за проигрыша. Он шипел:
— Так я и знал… Все эти милые господа, конечно, должны были встретиться… Нет, вы только посмотрите на них, посмотрите!
Меркадье это несколько раздосадовало, он спросил:
— Ну и что же, полковник? Если около старухи оказалась госпожа Бреси, что ж тут любопытного?..
Полковник пожал плечами.
— Так вы ничего не знаете? Это же совершенно ясно. Барону фон Гетцу и этой самой Бреси до смерти охота примазаться к старухе Хатчинсон… Я вас шокирую? Ну что вы так насупились, Меркадье? Сразу видно, что вы не знаете этих людей. Известно вам, кто такая леди Хатчинсон? Ну это-то, конечно, всем известно: старуха с пулемётами… Очень хороши эти ручные пулемёты «Хатчинсоны»! Удобные, надёжные, скорострельные. Немецкую армию, знаете ли, они бы очень заинтересовали…