Пассажиры империала
Шрифт:
Для автора «Мирадора», то есть произведения, где во имя мечты провозглашается отказ от действия, для человека в такой степени преследуемого мыслями о контрастах между мечтой и действительностью, как Андре Бельмин, который как поэт и вместе с тем сын коммерсанта сам постоянно сталкивался с жестокими противоречиями между практической жизнью и игрой воображения, — было очень соблазнительно создать образ крупного государственного деятеля… Разумеется, лучше было бы взять какую-нибудь историческую фигуру, далёкую от современности… Талейрана или, пожалуй, Дизраэли… Дизраэли был так созвучен самому Андре Бельмину… Но пока что он ещё не закончил возни с «Мирадором». Андре Бельмин ждал очень многого от сопоставления реального, живого человека с тем идеализированным персонажем, который из него получился.
Словом, писателю не безразлично было, в какой обстановке произойдёт встреча. Он задался вопросом, где и как её устроить. Когда Жорж Мейер сообщил ему о нежданном появлении Меркадье, Андре Бельмин сначала отказался пойти посмотреть на него, — слишком большая торопливость могла всё испортить. Вопрос об этом свидании он обдумал со всех сторон. Встреча могла произойти на вечере у каких-нибудь знакомых в присутствии Мейера и других, как будто Бельмин нисколько её не добивался, и он мог бы украдкой разглядеть своего героя. Но, помимо того что Бельмин предпочёл бы поговорить с Меркадье наедине, предварительно дав ему прочесть «Мирадора», Меркадье, по словам Мейера, никогда не появлялся в литературных салонах. Значит…
Разговор хорошо идёт только за столом, на сытый желудок. Но вот какой ресторан выбрать! Трудный вопрос. В столовку Дюваля гостя не поведёшь, а с другой стороны, если пойти в слишком хороший ресторан, вроде Ларю, Маргери или «Английского кафе», это может привести к недоразумению. Надо и не показаться скрягой и не превзойти того, что Меркадье может ждать от автора «Мирадора»… Ресторан Фуайо — вот куда пригласить; там хорошо, уютно, темновато и не так много народу.
— Вы что предпочитаете, белое вино или красное? Гюстав, у вас найдётся ещё это лёгкое винцо Воэн-Романэ? Так подайте нам для начала бутылочку…
Бельмин вновь обрёл самоуверенность, войдя в роль человека, который платит за угощение, и вся эта механика радушия, обычные слова щедрого амфитриона, предлагающего гостю паштет из гусиной печёнки, икру, заказывающего зимой редиску, помогли ему оправиться от чисто физического шока, который он только что испытал. Мейер сказал Пьеру Меркадье: «Попросите провести вас к столику мосье Бельмина»… Лакей привёл к поэту его гостя. Неизвестно, как обстояло дело с духовным обликом Меркадье, но наружность его глубоко разочаровала Бельмина. Совсем не таким он представлял себе Мирадора. Ах, нет, не таким! Прежде всего, этот знаменитый Меркадье, оказывается, низенький и тучный, лицо у него обрюзгшее, с обвислыми щеками, глаза хитрые, седеющие усы с какими-то белёсыми пятнами плохо подстрижены… Одет в старомодный сюртук, — в такой хламиде разве что в школе показаться можно, цилиндр какой-то странной формы и не первой свежести… Словом, убожество! Ничего в этом человеке не осталось от того обаяния, о котором рассказывал Мейер. Да неужели он нравился женщинам?.. А ведь, говорят, — нравился. Он казался совсем старым, но ведь ему не так уж много лет — пятьдесят пять — пятьдесят шесть. Всё лицо в морщинах, да ещё усеяно тёмными пятнышками. Под глазами мешки. Поразительно, с каким усердием годы разрушают человека, ничего не забывают, не оставят ни капельки молодости, всё сделают таким старым — лоб, уши. У Меркадье из ушей торчат пучки волос.
До жаркого не говорили о «Мирадоре». Сам Меркадье затронул эту тему. Раз его пригласил в ресторан писатель, надо же похвалами расплатиться с ним за вкусный завтрак.
— Я прочёл вашу вещицу, — сказал он, — очень интересно. Бойко написано… У вас есть и фантазия и лёгкость пера.
Бельмина от такой похвалы покоробило, но ведь всё ещё могло наладиться. Он спросил:
— Так, по-вашему, это не очень глупо?
— Глупо? Почему глупо? По-моему, совсем не глупо.
Глупым, конечно, был вопрос. Бельмин торопливо пояснил:
— Я хотел сказать… вы не обиделись?
— Обиделся? Почему я должен был обидеться? Нисколько не обиделся…
Вот щекотливая тема! Как к ней подойти?
— Гюстав, карту вин!
Лакей в чёрном переднике, с угодливой улыбкой на красной физиономии
подал карту вин.— Я не заметил, чтобы вы как-то особенно метили в меня, — добавил Меркадье.
«Особенно»? Что он хотел сказать?
— Кортон хорош, Гюстав?
— Если позволите, я бы лучше посоветовал взять… — И Гюстав пальцем деликатно указывает на карте цену. — Нет? Тогда вот это…
— Ну что ж… Принесите.
— Да, — продолжал Пьер, играя ножом, — я хорошо вижу, что вы воспользовались некоторыми фактами… но очень деликатно… Однако фактический материал не имеет уж такого большого значения, гораздо важнее созданный на его основе образ героя произведения… ваши идеи… работа вашего воображения… то, что вы сами вкладываете… Интересно, интересно…
— А я очень боялся, что вы можете принять это иначе.
— Иначе принять?.. Гм, гм… А что ж там принимать?.. Писатель совершенно свободен… Да и герой ваш так мало походит на меня, что… Словом, пожалуйста, не беспокойтесь…
— Правда? Так вы на меня не сердитесь?
— Сердиться на вас? Дорогой мой!..
Вот тебе раз! И больше уж для себя, чем для своего собеседника, Бельмин спросил довольно обиженным тоном:
— А всё-таки… Скажите, пожалуйста (меня это очень интересует, сами понимаете), в чём же вы видите отличие?..
— Да как сказать… Смотря с какой стороны взглянуть. По-моему, лучше задать такой вопрос: в чём есть сходство? Это было бы проще…
— Очень прошу вас…
— Ну что ж! Сходства, откровенно говоря, нет никакого. Ровно никакого. Пожалуй, только в некоторых фактах: сорокалетний человек в один прекрасный день куда-то исчезает… Но его душевные переживания, глубокие и вместе с тем легковесные… меня очень позабавили. Очень там много изысканности… Да, да, не спорьте… Вы это не выпячиваете, согласен, но изысканности там достаточно. Правда, ваш герой — писатель, а значит…
— Но вы тоже писатель.
— Я?
— Конечно. А «Джон Ло»?
— Ах, вот что! Кто вам сказал? Мейер? Он преувеличивает. Старые тетрадки, из которых ничего не вышло… Я даже не знаю, где они…
Пожалуй, так получилось лучше. Бельмин, всегда очень быстро приспособлявшийся к обстоятельствам, уже почувствовал, как можно обратить себе на пользу нежданное разочарование, объяснить психологию этого человека, выйти из положения… Но ведь люди так злы и всегда готовы воспользоваться любой мелочью, лишь бы очернить писателя… Удивительная недобросовестность! К счастью, никто не станет разыскивать Меркадье: Мирадор останется Мирадором.
Но недаром же Бельмин был писателем. Если образ Мирадора не мог объяснить психологию Меркадье, то как её объясняет сам Меркадье?
— Мне не хочется быть назойливым… но всё же в вашей жизни, в вашем приключении есть что-то странное… Ваш неожиданный уход — поистине загадка!.. Не станете же вы уверять, что за этим ничего не скрывается…
— Разумеется… Но что вы хотите сказать? Какая загадка?
— Ну, если Мирадор — не загадка, то Меркадье — загадка несомненная… Тут надо, конечно, предположить душевный кризис… не знаю уж какой, перелом в мировоззрении… сомнения… Нечто вроде поединка между мечтой и действительностью… Видите ли, я нарисовал себе в воображении человека, жизнь которого во всём соответствовала требованиям общества… и так шло многие годы… С внешней стороны всё казалось таким крепким, гладким… ни сучка ни задоринки… Но изнутри орешек был с гнильцой, его подтачивал червяк, ежедневно, ежечасно, ежеминутно… И вот вдруг годам к сорока из-за какого-то пустяка обнаруживается трещина, скорлупа разваливается, а в ней уже нет ничего, — пусто… Вы меня извините, пожалуйста, я знаю, вести такой разговор неделикатно с моей стороны, но вы должны понять, что ваше бегство смутило очень многих… Люди спрашивали… и тогда…
— Это очень любопытно… Я, дорогой мосье Бельмин, совсем не знаком с писателями… Поэтому для меня проблема, как вы говорите, перемещается… и вот я вас слушаю, смотрю на вас, угадываю ход ваших мыслей… и думаю: вот как сочиняются романы… Верно, вот так же возникла «Госпожа Бовари»… Забавно!
— Флобер?.. Великая честь для меня… Но я не люблю флоберовской психологии… ей чего-то не хватает…
— О, я её защищать не буду! Меня интересует вовсе не она, а ваша психология.
— В самом деле?