Пассажиры империала
Шрифт:
Папы всё время нет дома. Он никого не замечает. С бабушкой и тётей Жанной у него то и дело ссоры. Он, не стесняясь, заявил, что был бы очень рад, если б они убрались куда-нибудь к чёрту на рога. Ждать ему долго не придётся — они уезжают на будущей неделе. А папа остаётся. Тётя Жанна злится, зачем берут с собой Марию. Говорят, гостиница в Птит-Даль стоит дорого. Извольте ещё платить и за няньку!
Бабушка недовольна, что папа теперь постоянно разъезжает на такси, ведь это просто бессовестно, когда дома нет денег. Папа сердится: а если ему хочется ездить на такси? Так, так, оскорбляй свою мать!.. У меня ты, мамаша, вот где сидишь, если хочешь знать. Как тебе не стыдно так разговаривать при ребёнке? Ничего, ребёнок вытерпит, ты же не стесняешься попрекать меня при нём моими тратами на такси. Что ж делать,
Эльвира застала Элизабету в слезах: она рыдала, припав к закрытому пианино.
— Что с тобой, девочка?
— Ничего, так…
— Тебе жалко бедную мадам Сельтсам? Конечно, это очень печально. И малютка Софи останется круглой сиротой. Но всё-таки не надо так расстраиваться. Видишь, я креплюсь, а ведь я была гораздо ближе с ней, чем ты… Я знаю, что уже ничем не поможешь, и стараюсь думать о другом. Теперь в мире такие события; турки опять в Адрианополе… а ты знаешь, ведь Карл сейчас там.
— Ты всё ещё думаешь о Карле? — спросила Элизабета сквозь слёзы.
Боже мой, как она хороша! Да, Эльвира всё ещё думает о Карле… иначе, чем прежде, но всё ещё думает. Если женщина глубоко любит…
Элизабета, трепеща, бросилась в объятия сестры. Бедная юная Бетси, действительно ли она горюет о госпоже Сельтсам? Она говорит, что да, уверяет, что плачет о госпоже Сельтсам… о госпоже Сельтсам.
Госпожа Сельтсам умерла утром. Она попросила послать за священником. Не знали, какого священника позвать. Она была крещёная еврейка, и никто не знал, к какой церкви она принадлежала — к католической или к православной. Пока судили да рядили, она умерла. Сразу возникло множество вопросов. Ведь осталась дочка. Есть ли у покойной родственники и где их найти? Что теперь делать с Софи? Паскалю пришлось порыться в бумагах, в письмах умершей: дело усложнялось тем, что большинство их было на русском языке, а его никто не знал. Наконец написали письмо по адресу, найденному в памятной книжечке. Но когда-то ещё из Лондона ответят?.. Придётся подождать.
Мария каждый день водила Софи гулять вместе с Жанно. Софи носила теперь платьице, которое срочно перекрасили в чёрный цвет. Красильня за церковью св. Магдалины выполнила заказ в двадцать четыре часа. Похороны назначены на субботу. Ведь хоронят обычно через три дня… и, кроме того, надо подождать родственника из Лондона.
Странно видеть на маленькой девочке чёрное платье в конце июля, когда стоит такая жара, погода знойная, грозовая. Из-под двери комнаты номер пять тянет каким-то подозрительным запахом, смешанным с запахом увядающих цветов, — они пестреют вокруг постели между зажжёнными свечами… Над покойницей читает молитвы монахиня. Пригласили её вместо священника, которого так и не успели позвать.
Дети играют внизу, в маленькой комнате. Что-то они притихли, верно делают какие-нибудь глупости. Оба вытянулись рядышком на полу. Мария подходит. Она слышит, как Софи говорит шёпотом: «Видишь, Жанно, живот у меня вздувается, вздувается, мне трудно дышать, я сейчас умру…» А Жанно с завистью бормочет: «Почему всё ты, да ты? Теперь моя очередь… у меня живот вздувается…»
Софи сердито отвечает: «Вот когда будет тебе семь лет, тогда и умирай… А раньше нельзя…»
Снова пришлось их разнимать, они вцепились друг в друга, как уличные ребята. «Перестаньте! Мамаша-то Софи в гробу лежит наверху!.. Тише!» Жанно взмолился: «Мария… всё Софи и Софи умирает… Скажи ей, что так делать несправедливо…»
— Неужели вы в другую игру не можете играть?
Нет, не могут. Сейчас только это их интересует, и они охотно пошли бы в комнату умершей, но их туда не пускают. Ясно, что Софи ничего ещё не сознаёт, несмотря на то, что жалостливые люди берут её за руку и, тяжело вздыхая, сокрушённо заглядывают ей в глаза. В ответ она лицемерно напускает на себя грусть, выдёргивает руку и хнычет немножко, а потом опять идёт к Жанно, и снова они играют в смерть.
Жанно
не взяли на похороны. Лондонский родственник, толстый и очень уродливый господин, вынужден был оставить Софи на несколько дней в пансионе: воспользовавшись своим пребыванием в Париже, он решил заехать в Лион, где у него были какие-то дела. Эльвира, возвращаясь с похорон, почувствовала себя плохо. У неё кружилась голова. На кладбище, когда гроб опустили в могилу, она вдруг поняла, как сильна была её привязанность к умершей. К счастью, её поддержал под руку господин Вернер. Теперь они стояли перед подъездом «Семейного пансиона Звезда», а с дверей рабочие снимали чёрные драпировки и большой щит с белой буквой С, и всё было ужасно, как запах разрытой кладбищенской земли.— Не стоит входить… — сказал господин Вернер. Эльвира машинально последовала за ним. Беседуя о покойнице, об июльской жаре, они дошли до соседней улицы. — Вот я здесь живу, — сказал господин Вернер. И сразу исчез весь мистический страх смерти, сменившись вполне земным ужасом, невыразимым, головокружительным чувством. Нет, нет. Почему «нет»? Господин Вернер взял её под руку. Он был мужчина сильный, довольно плотный, с бычьим затылком, на котором крахмальный воротничок натёр красную полосу. Господин Вернер потрогал нафабренные усы; глаза у него блестели. Нет, нет…
— Ну полноте, дорогая, что тут дурного? Мы ведь не можем пойти в кафе, вы так расстроены…
Эльвира чувствует, что у неё нет сил противиться. Хоть бы он не говорил по-немецки… Ведь он говорит по-немецки. И в самом деле, что же тут дурного? Опять ей вспоминается кладбище.
Вот они в холостяцкой квартире с закрытыми жалюзи. Он схватил её в объятья, и что же она может сделать? Он говорит по-немецки, он говорит по-немецки, как её Карл, и Эльвира забывает, что она растолстела, забывает ужасный сладковатый запах тления, она медленно погружается в некий сон, необычайный, как это чреватое грозами лето, вновь низвергнувшее с неба ливень, который уже барабанит тяжёлыми каплями по решётчатым ставням.
В воскресенье Пьер Меркадье опять пришёл на проспект Булонского леса. Он встретил там няню с Жанно и с какой-то девочкой в трауре. Подумайте только: ребёнок уезжает на два месяца, а тут чужая девочка… Жанно, разумеется, совсем уж и не слушает старого господина, он играет с Софи и всецело поглощён своим делом. Зато Софи очень любопытно, кто такой этот старый господин. Пришлось ей объяснить, что это знакомый, что он приходит сюда к Жанно каждое воскресенье, но дома не нужно ничего говорить. «Так, значит, это дурно?» — спрашивает Софи. Ничего дурного тут нет, но говорить не надо. Софи надула губы. Карапуз Жанно, наверное, принимает её за маленькую. Если в этом нет ничего дурного, так что ж тут интересного? И она пожала плечами.
Для старого господина воскресенье прошло печально. На прощанье он поцеловал Жанно. Ведь малыш уезжает на дачу… Кто знает, что будет…
Мария сказала маленькой Софи: «Софи, ты ведь хорошая девочка… Не надо говорить, что мы встретили этого господина… Обещаешь?»
Софи пообещала. Но как только пришли домой, тотчас побежала к тёте Жанне и всё ей рассказала. Старый господин? Кто такой? Вмешалась бабушка. Ну и скандал разыгрался! Это ещё что за история? Мария расплакалась. Каждое воскресенье приходит? Какой-то неизвестный! Жанно, кажется, сказал Софи, что это ваш возлюбленный… Вообразите только! Мария стала защищаться. И чтобы защитить себя, во всём призналась. Всё рассказала. Этот старый господин — барынин муж. Что? Что такое! Силы небесные! Этого ещё не хватало! Барынин муж? Какой барынин муж? «Дедушка вашего малыша. Я думала, что хорошо поступаю. Я не могла ему отказать… Ведь Жанно ему внук…»
Ну, Мария в доме не зажилась. Беднягу выставили за дверь, вместе с её чемоданом, разумеется… Бабушка кричала на всю квартиру, бегала по комнатам, хлопала дверьми. Тётя Жанна сказала, что по крайней мере в Птит-Даль не придётся платить за эту девку в гостинице, всё-таки экономия. А когда пришёл папа, все начали друг на друга орать. Ужас, как орали!
Папе куда-то нужно было в тот вечер ехать. Он теперь ни одного вечера не бывал дома. Ему вздумалось надеть смокинг, и он сердился, говорил, что куда-то нарочно запрятали его воротнички. Тётя Жанна расплакалась. Словом, в доме был сущий ад. И всё из-за этой поганой девчонки Софи…