Пассажиры империала
Шрифт:
— Ладно уж, — ответил Паскаль. — С девчонками всегда так… Давайте сюда ваш узелок…
Дорога сделала ещё одну петлю, и тогда сразу повеяло прохладой; дальше она шла как бы по дну оврага. Впереди чернела лесная чаща, и там среди кривых изогнутых деревьев поднимались к небу стройные ели. Близ дороги змеился прозрачный ручеёк, пробегавший такими крутыми излучинами, что он напоминал беленькие прожилки, которые закручиваются спиралями внутри леденцов.
— Что это ты делаешь, Паскаль?
Паскаль неожиданно перелез через парапет дороги, присел на корточки у ручейка. До чего ж была вкусна эта холодная,
— Девочки, хотите?
Они выпили два больших стакана, воспользовавшись складным кубком Паскаля. В самое нутро влилась холодная струя, сладостная, точно запретный плод. Было очень приятно. Да ещё путешественникам казалось, что они позволили себе какую-то сумасбродную выходку.
Ивонна помчалась во всю прыть:
— Добегу до часовни первая!
Сюзанна и Паскаль переглянулись и не приняли вызова. Секунду шли молча, потом Паскаль сказал вполголоса:
— Сюзанна!
Она ничего не ответила, шла, задрав носик.
— Сюзанна!
— Ну?
— Что ты дуешься?
Нечего сказать, отмочил. Кто это дуется, скажите на милость? А впрочем, почему бы ей и не сердиться?
— Да, я сержусь. Зачем ты лазил на сеновал с Ивонной?
— Вот ещё!
— Не ври! Она мне сама сказала.
Ах, так? Значит, никакой девчонке нельзя доверять, даже Ивонне. А Ивонна уже была далеко и, обернувшись, что-то кричала им, но слов нельзя было разобрать.
— Побежим! — сказала Сюзанна и понеслась, подавая пример. Когда они догнали Ивонну, та встретила их насмешливыми прозвищами из своего обширного словаря «уах-уах». Добрались, наконец, до леса и сразу же натолкнулись на поляну, превратившуюся в подобие площади: вся она была в широких проплешинах, трава выбита копытами лошадей и колёсами экипажей. Земля утрамбована и изрезана колеями дороги. Справа, за двумя большими дубами, виднелась меж зелёных ветвей серенькая бедная часовня с открытой звонницей, а рядом с ней бил из горы родник и падал в замшелый каменный водоём, похожий на большую колоду для водопоя. Немного дальше стоял заброшенный сарай с забитой досками дверью и обнажённым ветхим остовом крыши, на котором уже не было соломы.
Это и была чудотворная часовня. В ней дремала статуя богоматери, к которой ходили на богомолье пятнадцатого августа и восьмого сентября, и везде ещё виднелись бумажки, объедки, огрызки, лоскутки — следы недавнего паломничества: неделю тому назад, в праздник успенья, оно привело сюда калек, слепых, чахоточных, влюблённых с разбитыми сердцами, матерей, полных жестокой тревоги, старых дев, измученных долгой дорогой и ожиданием новой жизни, которой им так и не суждено узнать.
Дети остановились. Им немало говорили об этой часовне, было о чём задуматься. Лесная прохлада, внезапно охватившая их, ещё усиливала это чувство почтительного удивления. С ветки на ветку перепрыгивали птицы. Меж деревьями курчавились густые кусты.
— Останемся здесь? — предложил Паскаль.
— Зачем? — спросила Сюзанна.
— Да так, посидим…
Ивонна затянула песенку. У неё был верный слух и хорошенький голосок, и она любила романсы. Мирские напевы, раздававшиеся в священном месте, вспугнули ютившихся там птиц. Большая сорока, тяжело взмахивая крыльями, улетела прочь. Паскаль не отличался благочестием, но
ему стало неловко.— Ивонна, замолчи! Тут ведь церковь!
В ответ Ивонна залилась хохотом и что-то забормотала на языке «уах-уах». Она прыгала на одной ножке, убегая от догонявшего её Паскаля, пряталась за деревья, мотала головой, и белокурые её локоны болтались из стороны в сторону, как ослиные уши.
— Да ну вас, перестаньте! — крикнула Сюзанна. — Пойдёмте на гору.
Но Ивонна и Паскаль так разыгрались, что не слышали её. Паскаль пытался поймать Ивонну, она увёртывалась, он чуть не шлёпнулся на землю. Вот они уже около часовни. Сюзанне не хотелось оставаться около места паломничества. Что-то смущало её. Может быть, тут было слишком прохладно.
Она помчалась вслед за Ивонной. Пробежала мимо запертого сарая. Паскаль с Ивонной вертелись неподалёку. Тр-рах! Сюзанна зацепилась юбкой за старый ржавый гвоздь. И пока отцепляла подол, что же с ней случилось? Сердце замерло, вот-вот остановится. Она отскочила от сарая и, широко раскрыв глаза, уставилась на забитую дверь.
— Сюзанна! Сюзанна!
Паскаль, наконец, поймал Ивонну. Теперь можно и на гору идти. Но Сюзанна стоит, не шелохнётся. Она что-то заметила в тени, падавшей от задней стены часовенки.
— Ты что, Сюзанна? Прикажешь за ручку тебя вести?
— Нет, нет… Я сейчас, сейчас… Идём, идём скорей…
— Странная она всё-таки, — сказал Паскаль, когда бежал с Ивонной вслед за Сюзанной, мчавшейся со всех ног.
Они ведь не видели, что за часовенкой стоит лошадь «Жокей», привязанная к кольцу, вделанному в стенку, и бьёт копытом о землю.
XXXIV
— Они ушли?.. Ты уверен?.. Послушай, как у меня сердце бьётся. Боже мой, до чего ж я испугалась! Лишь бы только… Да нет, что могло нас выдать? Ох, а лошадь-то! А тележка!
— Ты с ума сошла! Зачем им, спрашивается, вертеться вокруг часовни? А тележку я прекрасно укрыл…
— Ах, всё-таки!.. Обними меня покрепче, успокой меня. Дети… это было бы ужасно! Как ты думаешь, могли они нас услышать? Ведь не могли, правда?
— Что ты так нервничаешь? Я тебя просто не узнаю… Если б ты поменьше говорила, они бы наверняка ничего не услышали.
— Ты так думаешь? Боже мой!..
— Да не слышали они, не слышали! Чтобы услышать наше с тобой шушуканье, надо прижаться ухом к двери, а чего ради, спрашивается, стали бы они это делать?
Они лежали на соломе, в самом тёмном углу сарая, в который свет проникал только через дырявую крышу. В воздухе летали порошинки сенной трухи. Постепенно у Бланш сердце стало биться ровнее.
— Верно, меня напугала та история об убийстве… Не знаю, право… Но, понимаешь, от одной мысли, что тех любовников убили вместе здесь…
— Но ведь ты сама захотела приехать сюда, и именно из-за этой истории…
— Да, я, видно, совсем обезумела… Воображение разыгралось. Та женщина тоже была из Лиона, как и я. Интересно, каков был собой крестьянин, её любовник.
— Бланш!
— Ревнуешь? Милый мой дурачок! А неужели на тебя нисколько не действует мысль, что они были вот в этом самом уголке, где мы сейчас с тобой лежим, и вдруг дверь распахнулась и ворвался муж… Раздались выстрелы…
— Ты что же, боишься своего Эрнеста?