Пассажиры империала

— Нечего сказать, «по-хорошему» поговорила.

— Нет, право, я сначала говорила с ней любезно, ласково, ты даже представить себе не можешь… Но твоя жена… Сущая мерзавка… Так что ж ты от меня хочешь?..

— Оставь ты мою жену в покое. Разве она для нас помеха?

— Во-первых, перестань её защищать. Ведь в то время между мной и тобой ничего не было, ровно ничего. А как она мне ответила, ты бы послушал. Нахалка! Заговорила вдруг самым дерзким тоном, возвысила голос… Слышу, распространяется о каких-то моих интрижках с тобой… Но тут я уж не стерпела и говорю: «Можете оставить себе своего бородача, а всё равно, если ему захочется, он вам будет изменять».

— Ах, вот как? Этих слов она мне не передавала. Ограничилась только «бородачом».

— Милый мой бородач!

И вдруг оба испугались. Незаметно для себя они заговорили громко, и теперь им казалось, что кто-то ходит в толще стены. Кто их знает, эти древние замки. В них столько всяких тайн и тайников!

— Подумать только! — заговорил, наконец, Пьер, — ведь именно твой дерзкий ответ и привёл к тому, что я вдруг решился… когда она мне передала о бородаче. Мне хотелось объясниться с тобой начистоту…

— Какое самолюбие!

— И, знаешь, я ведь дал жене слово… А что может быть соблазнительнее, как нарушить своё слово…

Бланш вдруг стала серьёзной и, повернувшись, смотрела на него с каким-то особенным, пристальным вниманием. Лицо его было близко и, вероятно, даже двоилось в её глазах.

— Чудовище! — сказала она. — Вот ты какой на самом деле.

XXXIII

— Ну, пожалуйста, ну не сердись, — упрашивала Ивонна. — Ведь она мне всё-таки подруга… За последние дни она прямо как сумасшедшая, всё не может опомниться. Ты теперь никогда не хочешь с ней встречаться, а я всё куда-то исчезаю, как будто мне нужно задачки решать. И вот она остаётся одна, мучается, злится. О чём-то всё думает. И такая стала печальная. У неё нервы расстроены… Нет уж, пожалуйста, не говори, что ты дал своей маме слово… Я прекрасно знаю, что тебе на это наплевать…

В конце концов Паскаль обещал при условии, что «никто про всё про это поминать не будет», отправиться с девочками тайком на гору и провести там полдня. Встретиться решили у пруда… Брать ли с собой Жанну? Нет, ещё слишком мала, не дойдёт, и вообще — обуза. Да она ещё, чего доброго, всё маме расскажет.

Паскаль надел простую деревенскую соломенную шляпу с широкими полями, полотняный костюм в белую и голубую полоску и сандалии на босу ногу. Вооружился отличной палкой, которую сам срезал в лесу и, ловко сняв с неё кору, украсил по всей длине узором в виде спирали, да ещё поставил сбоку свои инициалы. Дома он предупредил, что не вернётся к завтраку, и ему дали свежего хлеба, колбасы и коробочку сардин. Дали ещё металлический складной стакан, у которого верхняя часть вдвигалась в нижнюю. Свёрток с провизией Паскаль привязал к поясу и в восемь часов утра уже поджидал девочек у пруда, заросшего красновато-коричневыми травами. Было ещё не очень жарко, но над полями уже стояло немолчное жужжанье насекомых — звуковой фон, подобный красочному фону в картинах.

Кругом всё пестрело цветами. Такого их разнообразия невозможно себе представить: когда думаешь о деревне, обычно видишь перед глазами два-три вида трав. А на самом деле их великое множество, и все совершенно разные… В тот день Паскаль, как это иной раз бывает, остро воспринимал все мелочи, тотчас подметил, например, разницу между тремя видами маргариток, попавшихся ему на глаза в течение десяти минут.

А вот эти крупные увядшие цветы на высоких стеблях, какими были их венчики две недели тому назад — сиреневые, жёлтые? Сейчас не узнаешь. А как хороши вон те цветы с чёрной сердцевиной, похожие на астры. Паскаль так никогда и не узнал их названия, у него было предубежденье против ботаники: «Я слишком люблю цветы, а потому не хочу их изучать», — сказал он Сюзанне, явившейся с Ивонной к пруду.

У Сюзанны был очень плохой вид. Несомненно, она только что плакала, и Паскаль чувствовал себя преступником. Неужели она плакала из-за него? А если не из-за него, то из-за кого же?

Завтрак, который дали девочкам, разумеется, несла Ивонна, — такой уж установился порядок. Сюзанна была одета так же, как в первый день знакомства с Паскалем: заложенная крупными складками юбка в зелёную и чёрную клетку, и блузка в зелёную клетку с красной ниточкой. Сразу же пошёл разговор, как бывало раньше, словно ничего не случилось. Длинный разговор о Тибете, о далай-ламе, которого никто никогда не видел, и об исследователе Сэвидже Лэндоре. Паскаль прочёл обо всём этом статью в журнале «Чтение для всех», а Сюзанна видела в зоологическом саду в Париже животных, которые называются «ламы».

Подошли к последним рощам, за которыми начинались поля. В тени последних деревьев по земле стлались большие тёмно-зелёные листья, рыхлые и мохнатые. Ивонна вдруг умолкла и протянула руку. Что там такое? Да просто тень орехового дерева, поднимавшегося на краю пшеничного поля; тень эта, изгибаясь, протянулась по полю, — тень стального цвета, чётко выделявшаяся на бледно-жёлтой ниве.

Ивонна сказала;

— Это полюбопытнее, чем Тибет…

Поднялся спор по этому поводу.

Потом все трое двинулись гуськом через поля, старательно ступая по узким полоскам межей, разделявших посевы. Им не хотелось делать большой крюк и идти через Бюлоз: решили выйти напрямик к верхней дороге, змеившейся по склону горы. Стали подниматься по первым уступам, исполосованным и подпёртым низкими стенками из рыжего пористого камня. Вокруг порхали бабочки — маленькие голубые и крупные, оранжевые и соломенно-жёлтые капустницы.

— Надо было захватить с собой сачок, — сказал Паскаль. — Как это я не подумал?..

Карабкаясь вверх, говорили о бабочках. В Лионе у какого-то друга Пейеронов имелась великолепная коллекция в выдвижных ящиках. Ужасно, что самых красивых бабочек портят, когда их убивают. Насадят их на булавку, а булавку воткнут в пробку, — бабочки бьются на пробке, ломают себе крылышки, и вся пыльца осыпается. Оказалось, что один товарищ Паскаля морил бабочек в специальной коробке, где у него был цианистый калий; отличная штука цианистый калий: бабочек сунут в коробку, и они мигом умрут, даже не успеют взмахнуть крылышками.

— Цианистый калий! — ужаснулась Ивонна. — Да ведь это яд. А вдруг ошибёшься и сунешь в эту коробку шоколадку?

— До чего она глупа, эта Уах-Уах! — сказала Сюзанна.

От бабочек перешли к маркам. У Паскаля марок было собрано целых два альбома: маленький серый и большой в великолепном красном переплёте. У него имелся и треугольник с мыса Доброй Надежды и марка с Гельголанда; он очень гордился ею и с удовольствием её описал. Но вот и верхняя дорога. Взбираясь на гору по солнцепёку, все трое разомлели от жары. Мучительно хотелось пить. Но на горе до самого леса не было ни одного ключа, ни одного родничка. Дорога плавными зигзагами шла в гору по белому меловому склону. Внизу зеленела долина, где у подножья Сентвиля прятался под деревьями Бюлоз. Дорога поворачивала к ущелью, которое выводило к долине Ромей. Неподалёку от шоссе каменщики заканчивали кладку фундамента большого дома, — тут строили санаторий доктора Моро.

Паскаль с важностью стал разъяснять девочкам, что такое туберкулёз.

Сюзанна опять приумолкла и загрустила. Что же всё-таки с ней творится? Ведь вот они все трое вместе пошли на прогулку.

— А у мамы теперь всё время мигрень, — вдруг сказала Сюзанна.

Казалось, она хотела объяснить свою озабоченность.

— Ничего, — отозвалась Ивонна, — сегодня утром ей запрягли в тележку «Жокея», и она поехала кататься…

— Лишь бы опять лошадь не понесла, — сказал Паскаль. — Ведь папы-то с ней теперь не будет…

И он прикусил язык. Вот ведь какой промах допустил. Даже два промаха!

— Нет, нет, теперь она стала осторожнее, — затараторила Ивонна и обняла подругу, словно хотела её успокоить.

— Отстань! — буркнула Сюзанна, отталкивая Ивонну. — И без тебя жарко…

Какое пекло, какая пыль! Ивонна прикрыла сзади шею платком, подсунув его под шляпу.

— Послушай, Паскаль, ты отлично можешь нести наш завтрак. В конце концов ты ведь мужчина! — И тут Ивонна сделала гримасу, означавшую: «Неужели после таких лестных слов ты откажешься?»