Пассажиры империала

Бланш прожила уже немало лет в браке с Пейероном, имела от него дочку, создала себе домашний очаг и вдруг влюбилась в разрушителя, в отрицателя, каким ей показался Пьер. В сущности, она хотела вознаградить себя за своё социальное падение, на которое когда-то пошла добровольно. Ей нравился ярый индивидуализм Пьера и даже его отвращение к политике, которое он возвёл в принцип. В её глазах это давало Пьеру преимущество перед Пейероном, так же как и его нежелание курить сигары. До чего же Эрнест надоел ей своими разговорами о политике! Ничего она в политике не понимает и не хочет понимать. Теперь Бланш мстила ему за всё. Конечно, это была не первая месть. Но ведь бывают обиды, за которые по-настоящему даже и не отомстишь никогда.

День за днём пронеслись так быстро, как это бывает только на летних каникулах. Приближалось успенье. По настоянию господина де Сентвиля устроили пикник в лесу. Предлогом для экскурсии послужили развалины какого-то безвестного аббатства. Как и предполагалось в разговорах, поехали на большом тарантасе, в который запрягли пару разномастных лошадей, взятых у фермеров. Правил лошадьми мальчишка с фермы. День прошёл замечательно, очень весело, все были настроены дружелюбно; только вот Паскаль с Сюзанной поссорились, даже были слёзы.

— Как жаль, что мы устроили пикник в будний день, — сказала госпожа Пейерон, когда возвратились домой. — Эрнест был бы так доволен.

Полетта поджала губы:

— Не думаю, — сказала она.

Приехала, наконец, в Сентвиль госпожа д’Амберьо. Выглядела она неважно, лицо стало багровым, ноги опухли. Полетта, конечно, не могла всё время оставлять её одну, надо было посидеть с матерью, составить ей компанию.

— Мы совсем не видим госпожу Меркадье с тех пор как приехала её матушка, — жаловалась Бланш. — На прогулки она теперь с нами не ходит… Очень жаль… И потом, знаете ли… вы не обижайтесь, мосье Меркадье, но женщина не может обойтись без женского общества.

— Вы так думаете? — нахально заметил Паскаль, собиравший под деревьями грибы.

Отец расхохотался и легонько дал ему подзатыльник.

— Не вмешивайся в разговоры взрослых. Шёл бы лучше помирился с Сюзанной.

Они действительно опять были в ссоре. Но из-за чего они поссорились, Паскаль не рассказал отцу. Сюзанна, видите ли, разнервничалась, когда мать прогнала её из виноградной беседки, где девочка вертелась без всякой нужды и мешала её разговору с Пьером Меркадье. А Паскаль вдруг встал на сторону госпожи Пейерон и сказал Сюзанне напрямик:

— А может, твоя мама хочет побыть одна с моим папой? Ты же не приглашаешь её с собой, когда мы залезаем на сеновал.

Сюзанна пришла в неописуемую ярость и готова была выцарапать глаза дрянному мальчишке.

— Мой папа… мой папа… дурак ты несчастный.

— Ладно, Сюзанна, раз так, я больше с тобой вместе прятаться не буду. — И Паскаль назло ей убежал куда-то с Ивонной.

Пятнадцатого августа госпожа д’Амберьо, которую брат возил в кабриолете к обедне в Бюлоз, заметила, что никого из Пейеронов, даже детей, не было в церкви, и по этому поводу она устроила «дедусе Паскалю» грандиозную сцену.

— Кой чёрт! Кого ты, спрашивается, пустил в свой дом? Берёшь квартирантов, так сначала справки о них наведи.

— Ну что ты, Мари, успокойся. Конечно, я навёл справки. Уверяю тебя, я получил о них прекрасные отзывы. Люди вполне платёжеспособные!

— Паскаль, да ты в уме? Разве в этом дело? Разве можно терпеть в своём доме людей, у которых нет ни нравственных правил, ни уважения к религии. А ты разрешаешь им общаться с твоими родными, — с племянницей, с внуками…

Они как раз обогнали госпожу Меркадье, которая ехала в наёмном тарантасе с двумя детьми. Жара стояла ужасная, сущее пекло, и «Жокей» рысью бежал к тенистому парку.

— Напрасно ты выдумываешь, — сказал господин де Сентвиль. — Люди они вполне приличные… Разумеется, не высокого полёта, но всё-таки… Сама госпожа Пейерон из очень порядочной семьи…

— Что-то незаметно. Не нравится мне эта особа. И где она, спрашивается, воспитывалась? Пятнадцатого августа не поехать к обедне!

— Да-с, да-с… Конечно… Но ведь это её личное дело… Может быть, она неверующая…

— Ну знаешь, дорогой мой братец, ты просто неподражаем. «Её личное дело»! Нет уж, будь любезна, веди себя так, как все: ходи к обедне, держи себя в церкви пристойно, сиди на скамейке, вставай, когда полагается… А что там за мысли у тебя в голове — этого никто не знает.

— Замечательно! По-твоему, это лучше? А по-моему, это отдаёт кощунством!

— Уж не тебе бы говорить, Паскаль. Ведь сам-то ты бываешь в церкви…

— Ну, я! Я — совсем другое дело. Я представляю старинный род, старинных владельцев замка, старинные почтенные традиции… Ну и вот…

— Ну и вот! А разве эти Пейероны не живут у тебя в замке? Воображаю, что о них говорят крестьяне!

— Ты преувеличиваешь.

— Преувеличиваю? Ах так, я преувеличиваю! Может, это от моих преувеличений супруг моей дочери не желает сопровождать её в церковь, и она вынуждена одна трястись по дорогам…

— Ты же знаешь, что Пьер не бывает в церкви.

— А пятнадцатого августа всегда бывал, с тех пор как женился. Нынче впервые не поехал. Пожалуйста, не качай головой, Паскаль, не зли меня. Я знаю что говорю. Пятнадцатое августа! Он, видно, тоже заразился, недаром всё время вертится около этой женщины…

Господин де Сентвиль счёл за благо не отвечать на этот намёк. Он немного отпустил вожжи: ближе к замку дорога поднималась под деревьями в гору, и «Жокей» уже не бежал бодрым аллюром.

— Ну полно, Мари, — сказал господин де Сентвиль, — оставь ты все эти мысли… Давай лучше подумаем о сегодняшнем вечере, об именинном обеде…

— Какой вечер? Какой обед? — сразу смягчившись, спросила старуха с таким видом, будто она не поняла, о чём говорит брат. Он чуть-чуть улыбнулся. Он-то хорошо знал свою сестру и почувствовал по её мнимой рассеянности, что задел слабую струнку. Гнев её сразу утих и сменился наивной радостью, которую она старалась скрыть.

— Ты, что ж, забыла? Нынче ведь пятнадцатое августа. Твои именины.

— Мои именины? Подумайте, я и позабыла совсем. Какой ты милый, что вспомнил. Так вы приготовили обед?

Брат лукаво посмотрел на неё. Видно, в этом она ни капельки не изменилась с детских лет. Ему вспомнилось, как она и в юности притворно забывала день своих именин. А на самом деле ужасно любила его и каждый год радовалась ему заранее. Детская, но такая глубокая радость. Как будто ещё продолжалась её прежняя жизнь… Счастливая жизнь… сначала под крылышком отца… потом с любимым мужем… Господин де Сентвиль хорошо её понимал. Он растрогался. Они постоянно пререкались, но брат очень любил «большую Мари», свою старшую сестру.