По тропам волшебных лесов

– Озадачила ты нашего Брона. Он и без того мрачный был. А теперь вообще туча-тучей.

Хейта досадливо потупилась.

– Я не хотела.

Мар прищурился.

– Чем он тебе не угодил?

– Дело не в нем, – ответила девушка. – Это долгая история. И не из тех, что сказывают на ходу, – она вздохнула. – Но перед Броном неловко. Извинись за меня, ладно? Вдруг мы больше не свидимся.

Упырь с готовностью кивнул.

Скоро впереди забрезжила лесная опушка, стали слышны отголоски людских голосов. Хейта решительно остановилась.

– Дальше я сама. Тебе на глаза стражникам лучше не попадаться.

– Ну уж нет, – возразил Мар. – Я с тобой до ворот пойду. Мохнорог пробирается к городу. Всякое может случиться.

Хейта прислушалась.

– Тихо вроде. Может, Брон ошибся?

Мар хмыкнул.

– Скажешь тоже! Чтобы волка-оборотня подвел его нюх? Хорошо, Брон тебя не слышит. Не то взъярился бы, не хуже, чем ты на поляне.

– Тогда, отчего так тихо? – упрямо повторила Хейта.

Мар нахмурился.

– И правда, отчего? – он завертел головой. – Ох, и не нравится мне это! Давай поспешим…

Оглушительный треск, как если бы рухнула вековая ель, оборвал упыря на полуслове.

Хейта и Мар замерли, оторопело уставившись друг на друга. Какое-то время стояла давящая, до одури пугающая тишина, но тут же по ней ударил оглушительный, неистовый рев!

– Здесь обожди! – крикнул упырь, срываясь с места.

– Еще чего! – бросила Хейта, устремляясь следом за ним.

Издалека доносились людские крики, одни испуганные, другие грозные. А потом один истошный и жалобный вопль прорезал всю эту многоголосицу, как нож, что пронзает тело в бою, и умолк, словно придушенный.

Рев и шум стали делаться глуше, а крики людей начали ослабевать. Когда Хейта и Мар выскочили из лесу, все уже было кончено.

На дороге, с мечами в руках, сгрудились стражники. Их напряженные глаза цепко всматривались вдаль. Суровый вид людей говорил о том, что настроены они были решительно.

Один из стражников, заслышав шорох за спиной, обернулся. Приметил Хейту и Мара и грозно сдвинул брови.

– А вы чего вылезли? – крикнул он, видно, решив, что они явились из города. – Тоже жить расхотелось? Проваливайте!

Мар примирительно вскинул руки и попятился. Хейта обернулась и едва сдержалась, чтобы не закричать. Впилась что есть мочи пальцами в плечо упыря. Тот тоже оглянулся.

В нескольких шагах от них лежало тело человека. Его покрывали жуткие рваные раны, острыми обломками отовсюду торчали белые кости. Зловещее кровавое пятно расползалось под ним, жадно впитываясь в пыльную землю.

В ушах девушки вдруг зазвучал голос матери.

– Да, дочка. Волки-оборотни его растерзали.

Хейте тогда всего пять лет набежало. Она только успела уразуметь, что не было у нее отца. Помер он. А дети постарше стали дразниться. Обзывали Хальда трусом и слабаком. Мол, задрали его, как собаку. А она рыдала, отказываясь верить. Тогда мать ей все и рассказала.

– Он храбро сражался, но их было больше, намного больше, и все при клыках да когтях. А у твоего отца только нож. Он успел их здорово ранить, прежде чем пал сам. От места, где его нашли, тянулся, теряясь в лесной чаще, долгий кровавый след…

«Быть может, он выглядел так, – подумалось Хейте. – Совсем как этот несчастный. Не человек – кусок мяса, в котором совсем недавно еще теплилась жизнь…» Перед глазами все поплыло, Хейта пошатнулась. Но чуткий Мар тотчас подпер ее костлявым плечом.

Откуда-то, помстилось, из-под земли, донеслись звуки грубых мужских голосов. То стражники возвращались из леса. Первым к ним подоспел запыхавшийся Шнарф, с досадой махнул рукой.

– Ушел, гад! В пещеры ушел, что вдоль берега тянутся. Он там днем укрывался, и вот опять. Там не сыщешь ни в жизнь.

Сумрачный Борх поглядел на девушку.

– Ты, Вильда, когда про зверя сказывала, позабыла упомянуть, что он ко всему прочему очень умен.

Хейта непонимающе нахмурилась.

– Мы его в лесу поджидали, – принялся пояснять он. – Только время потеряли зря. Мохнорог нас почуял, втихую обошел, и направился прямиком к городу. Почуяв неладное, мы повернули назад, но было поздно.

– Да уж, – вздохнул Брав. – Когда мы высыпали из лесу, бедняге этому уже ничем помочь было нельзя.

– Однако, зверь силен! – крякнул Шнарф. – Раскидал нас, словно щенков, и поминай как звали!

– Ты дело говорила тогда, – кивнул Борх. – Ни стрелы, ни мечи его не берут. Я со всей мочи по нему рубанул, чуть руку не вывихнул, а ему хоть бы что!

Хейта внимательно слушала стражников, и лицо ее с каждым мигом делалось все задумчивее. Борх оглядел настороженных стражников.

– Что у вас тут стряслось?

– Бездомный, Плахт, выскочил за ворота, – трудно ответил Васх.

Он был ранен и нетвердо стоял на ногах, поддерживаемый заботливым Михтом.

– И чего этому старому дурню в городе не сиделось! – воскликнул Шнарф. – Горланил бы и сейчас свои развеселые песни.

И тут Хейта вспомнила худого старика, что беззубо улыбался и что-то задорно распевал хрипловатым голосом. Так вот кто лежал на дороге…

– Да он, видно, вконец помешался, – презрительно бросил Варг. – Слышали, что нес? Будто одежда на нем волшебная. И зверя он одолеет играючи. И правитель его за то на своей дочери женит, – он махнул рукой. – Выпивка его подвела под черту, а зверь довершил дело.

– А одежда на нем и впрямь странная, – задумчиво обронила Хейта. – Он мне давеча повстречался на улице, облаченный в какое-то тряпье. А тут, хороший кожух. Вернее то, что от него осталось…

Стражники пригляделись.

– Дело говоришь, – молвил Борх. – Глаз у тебя приметливый.

– Но где он его раздобыл? – Хейта сдвинула брови. – Украл, что ли?

– Плахт был нищим и, что уж таить, пьяницей, – ответил Брав. – Но не вором.

– Да и как бы он его украл! – подхватил Шнарф. – Кожух-то вон какой! За него бы сразу хватились. Разве только кто-то отдал. Но кто отдаст нищему дорогую одежду?

– Тот, кому не терпится от нее избавиться, – отозвался Мар.

Все разом обернулись к нему.

– А-а, это ты, вор, – поморщился Варг. – Ну да, ты был бы не прочь, если бы весь город захотел от своих вещей избавиться, да? – он противно рассмеялся.

Мар смерил его холодным взглядом.

– Не терпится избавиться…, – прошептала Хейта. – А ведь он дело говорит! Одежда на старике странная. И речи он вел странные. Сколько бы он не пил, своей головой до такого не дошел бы. Кто-то его надоумил. Вестимо, тот же, кто кожухом одарил. Только вот, кто. И зачем?