Поле Куликово

Всадники были смущены. Они отъехали, посовещались, потом десятник сказал:

– Мы убедились - это твой раб. Но за поимку беглого раба положен бакшиш.

Вавила достал из кошелька три серебряные монетки, показав ордынцам, что его кошель почти опустел. Да и они должны понимать: в дорогу, когда нет сильной стражи, больших денег не берут. Десятник предложил помочь при наказании беглеца. Радуясь, что всё обошлось, Вавила подъехал к Роману и хватил его по загривку. У того стукнули зубы. Вавила схватил его за шиворот, приподнял над седлом и встряхнул.

– У-у-у!
– загудели степняки.

– Я перебью ему вторую ногу, - пригрозил Вавила, - а тамгу посажу на лоб.

Жестокость купца к рабу убедила татар, что они вручили пойманного господину. Десятник посоветовал:

– Смотри, купец, чтобы он ночью тебя не зарезал. Ты ему и руки сломай, и зубы выбей, оставь лишь язык. Да не ходи этим берегом - здесь появились жёлтые плосколицые людоеды, мы ищем их след. В соседнем кочевье вчера пропало двое детей.

Не взглянув на Романа, Вавила тронулся за татарами к броду. Пересекли реку и лес, минули пустые дома, сплетённые из хвороста и обмазанные глиной - зимнее становище кочевников над старичным озером. Древний, поросший муравой шлях уводил на север, к пологим курганам...

Кончался месяц листопада, а речка Чёрная Калитва, отражая побережные леса, светилась рыжим и красно-жёлтым огнём, прозрачная вода в ней казалась горячей. На северной стороне, в затишье под холмом, виднелись жилые строения, длинный крытый загон для скота, торчал даже колодезный журавель.

– Деревня!
– закричал Роман.

– Зимнее татарское становище, - остудил его Вавила.

На стане встретила тишина, однако стожки сена, заготовленные на трудные дни зимы, были свежие, - значит, со снегом заявятся хозяева. В жилищах - пусто, лишь в одной мазанке стояли деревянный стол и табуретки. В каждом домике - очаг, топившийся по-курному, у стенок сложены дрова. Возле колодца - деревянные колоды и медный котёл.

– Баньку бы соорудить, да рубахи поменять, - вздохнул Роман.

– Соорудим. До завтра и отдохнём здесь.

– Я и постираю вам, - обрадовалась остановке Анюта. У неё за время пути, видно, возникли свои женские надобности.

Развьючились, стреноженных коней пустили на луг. Откатили котёл к берегу, установили в ямке, кожаным ведром натаскали воды. Анюта хотела заняться стряпнёй, да Вавила остановил:

– Погодь. Приелась уж вяленина, свежей рыбки добудем.

Роман занялся огнём, Вавила сходил к лошадям, надёргал конского волоса, сплёл лесу, привязал уду. Над заводью, прикрытой возле берега плавучим ковром листвы, почувствовал мальчишечье волнение. Была пора осеннего жора, и крючок с кусочком припечённой ракушки-перловицы ещё не дошёл до дна, как леску потянуло в сторону. Вавила подсёк, рыбина затрепыхалась у его ног, разевая рот. Обловив две заводи, рыбак принёс к костру полное ведро окуня, леща, голавлей и разной бели.

– Ой, как много!
– обрадовалась Анюта.
– Присолить бы в дорогу, да соли мало осталось.

– По дороге ещё много будет речек. Сделай щербу понаваристей. Окуньков я на таловых прутьях запеку.

Высыпав рыбу на траву и отбирая зелёно-полосатых, с красными перьями окуней, Вавила искоса поглядывал на разрумянившуюся у огня девушку. Её лицо ошелушилось, стало смугло-розовым, пугливая заострённость в нём пропала, глаза набрали ясность и глубину. Золотисто-русые волосы возвратили свой блеск, подросшие и не убранные в косу, они мешали ей: она то и дело отбрасывала их со лба, ловя взгляды мужика, смущалась, но лица не отворачивала. "Значит, ожила, - думал Вавила.
– Малость - худовата, да волосы ещё - коротки, а то бы наряжай - да и под венец. Славную невесту кому-то везём".

Присолив окуней, он сложил костерок из таловых прутьев, жалея, что ему не попалась в здешних зарослях черемуха - брось веточку в костёр, и дымок даст рыбе такой вкус, что язык проглотишь.

Прихромал Роман, успевший огородить кострище, где в котле грелась вода. Костёр догорит, останется накрыть балаган, принести в ведре холодной воды из речки - и готова походная банька. Но мыться решили после полудня, когда обогреет. А пока, обсев исходящий паром котёл, хлебали щербу, приправленную толокном. Роман, который дома не допускал, чтобы женщины ели с ним из одной чашки, после второго своего спасения смирился с требованием Вавилы: коли Анюта едет за парня - всем есть из общего котла. Сегодня Роман даже и не хмурился - то ли отдых размягчил его, то ли близость Русской земли. Анюта выжидала, когда мужики зачерпнут варева, и лишь потом опускала свою ложку в котёл, старалась брать поменьше, как и положено младшему едоку, ела аккуратно и тихо. Роман дул на горячий навар, хлебал громко, покряхтывал и утирался, потея от солнышка, углей костра и еды. Вавила старался есть сдержанно, неторопливо, соблюдая достоинство начальника. Он первым отложил ложку.

– Спасибо тебе, хозяюшка, - щерба на славу.

– Рыбаку спасибо.
– От похвалы и, может, оттого, что назвал её не Аникой-воином, а хозяюшкой, Анюта покраснела.

– Оно - правда, - поддержал Роман.
– Варить ты мастерица, я уж приметил, - значитца, не лодырем у мамки росла. Однако сама-то едва ложку обмочила, ты ешь-ка, дочка, ешь - тебе тело набирать надобно, не то замуж не возьмут.

– И не надо!
– Смущённая, она отложила ложку.
– Да я уж - сыта.

– Ты это не нам сказывай, - улыбнулся Вавила.
– На-ко вот, моей стряпни отведай.
– Он стал снимать с таловых угольков поджаренных окуней.

Скоро от горки рыбы остались одни кости.

– Век живи - век учись, - вздохнул Роман.
– Я этих полосатых чикомасов и за рыбу-то прежде не считал - колючки да чешуя, што кольчуга. Рази для навару только.

– Ты, брат Роман, закопти их по-горячему, с черемуховым дымком - што там твои стерлядки да белорыбицы!

– И как это ты, Вавила, не перезабыл всего в неволе-то?

– В неволе перезабыл, на воле вспомнилось.

Анюта взглянула на него:

– Так и ты, дядя Вавила, был полоняником?

– Он лет десять отмаялся в неволюшке, не то што мы с тобой, - усмехнулся Роман.
– Полсвета исходил в цепях.

– Я ж думала - ты большой да богатый гость. Вон как ордынцы-то с тобой!..

– Нынче они со всеми, кто - не беглый, - ласковы. Надолго ли?

После полудня мужики вымылись в балагане, снова натаскали и согрели воды для спутницы, занялись починкой снаряжения. На ночь коней поставили в загон, бросив им травы. Спать решили в облюбованной мазанке, разостлав потники. Роман с топором и кинжалом пошёл сторожить первым. Вавила лежал в темноте, накрывшись зипуном, прислушивался к дыханию Анюты, думал: чем и как встретят его Москва и Коломна, куда ему пристроить девушку хотя бы на первое время?

– Дядя Вавила...

– Ай?

– У тебя дома кто остался?

– Мать с отцом были живы, теперь уж не знаю... Два брата, старший и меньший, да сестра.

– Поди-ка, и невеста была?

– Была.
– Вавила улыбнулся.
– Только я не видал её. Отец высмотрел, по осени сватать собирался. Да татарин меня пораньше сосватал. И у тебя, небось, жених был?

– Не-е. Отец в Брянск собирался переехать. Говорил - там и выдаст.

– Ну, твои женихи - ещё на месте. Вот воротимся...

– Не надо мне никаких женихов! Мной уж торговали в Орде, будто овцой. Лучше ли, когда родитель продаст невесть кому? В прошлом годе ему за меня давали вено, да мало показалось родителю-то. А потом в Брянск собрался. Я лишь в полону поняла, как это стыдно и страшно, когда тобой торгуют.

– Теперь родитель станет жалеть тебя. Может, и позволит выйти за того, кто приглянется.

Она затихла, Вавила уже подумал - уснула, как она вдруг заговорила:

– Вот кабы ты взял меня в жёны, дядя Вавила, дак я бы далее Коломны и не пошла. Тебе всё одно жениться, а уж я бы и души для тебя не пожалела. Только вот беда - гола, рубашки-то своей нет, кому нужна такая?

– Бог - с тобой!
– Вавила привстал.
– С ума спятила? В дочери мне бы взять тебя как раз, а ты - "в жёны"!