Приключения сомнамбулы. Том 2
Шрифт:
Рядом громко-громко запустили Высоцкого: если я чего решил, выпью обязательно… если я чего…
– Из окна своего кабинета на Старой площади выбросился управляющий делами ЦК… – знакомый голосок бойкого репортёра, – а ведь именно Кручина мог знать, где спрятано золото партии…
– Генерал армии Ахрамеев в генштабе повесился, слыхали?
– Вояка х….й, отвечать побоялся!
– Третий уже путчист-самоубийца! Другой-то генерал-армии, Пуго, милицейский министр, застрелился. Его брать с автоматчиками приехали, но он… кровищи натекло!.. И жену не пожалел, гад, прикончил…
– Ура, перестройка победила, ура-а!
У жарко запылавшего костра нетерпеливо толкались возбуждённые люди; дождались телевизионщиков, картинно принялись кидать в огонь какие-то книжечки в красном коленкоре. Из толчеи прытко выскочил на камеру чернобородый, губастый, в очках с красной
– В огонь эти паршивые партбилеты, в огонь! Туды-растуды их! Торжественно, за райкомовскими столами, им билеты вручали, чтобы нами командовали, теперь в огонь их, в огонь! – приговаривал, прислонясь к стволу дуба, краснолицый белоусый старик в соломенной шляпе, – получали билеты, чтобы на виду и во главе быть, но партия нае… лась, они – опять впереди, герои х…ы!
– На волне Двадцатого съезда поднялись, поверили, что улучшат социализм.
– Вот-вот, им, мать их ети, волну вовремя подавай и веру, по-простому, без спущенной сверху волны и веры, они ни х… не могут.
Ветер прошумел в кронах двух красавцев-дубов… взлетели ракеты.
Ещё один дом, падая, утонул в пыли. Перестройка победила! Ура-а!
Дома-угрозы не дождались усиления по рецептам Романа Романовича? Их так и не успели спасти? Наперегонки валились… ура-а, ура-а-а!
Сколько радости, воодушевления! И чему радуются, лишаясь крова? Рушится всё, где жить будут, как?
Торопясь объяснить общий взрыв ликования, наперебой затараторили знакомыми голосами дикторы подрывных зарубежных радиостанций. Кто-то почему-то скомандовал отключить вой глушилок?
Всё, что понастроили, рушится, а погибших нет… – вдруг увидел за руинными нагромождениями фоновый высокий брандмауэр – сиреневато-серый, тронутый тёпло-розовой предвечерней подсветкой; брандмауэрная граница с небом заросла разновысокими, окантованными железом, печными трубами.
И снова что-то изнутри толкнуло, и глаза шире, чем обычно, открылись. Понял, что вернулся в картинный двор, пусть и изменившийся – двор, раздавшийся во все стороны, многолюдный, но – узнаваемый… арка подворотни, руинный провал.
Испытал внезапное облегчение.
Эпизод 4
На него смотрели полусонные мутно-фиолетовые глазки рыжего чао-чао.
– Недорого отдам в хорошие руки! – чернявая баба в накинутом на плечи цветастом платке с кистями, поцеловав, подняла щенка на руках.
Её рыхлая соседка постарше, матрона в болонье, присев, гладила двух асфальтово-блестевших дожат, которые спали в круглой плетёной корзине; у ног торговки, удостоверяя породу, гордо поводила слюнявой мордой догиня-мама с обвислыми розовыми сосцами.
Потянулась цепочка одинаковых, лузгавших семечки тёток с персидскими бледно-оранжевыми котятами, у одной, тоже в корзине, возились новорожденные голубовато-дымчатые сибиряки, у двух-трёх – сиамцы. – Сухие корма американские, сухие корма американские, – машинально бормотали торговки, едва Соснин замедлял шаги, принимались выкрикивать. – Как «Вискас» лопают, как лопают! Тут же, на занозистых, грубо сколоченных деревянных ящиках, в каких обычно гнила на овощных базах картошка, были выложены яблоки, луковицы. Над ящиками, с длиннющей верёвки свисали грозди бананов. У железной клети с арбузами на венском стуле дремал небритый кавказец.
Овощи-фрукты мирно соседствовали с мануфактурой, готовым платьем – узнал чёрное, с кривой полой и обильным серебряным шитьём платье; хватало и золотого шитья, разноразмерных блёсток, провинциальным шиком слепяще переливались жакеты, блузки. Образцы маек, трусиков придавливали на столиках, получившихся из ящиков, поставленных на попа, битые кирпичи, обломки бетона. Между ящиками теснились клетчатые, из клеёнки, сумки с товарами.
Толпа сгущалась.
Базарный гомон щемяще пронзала мелодия… мне бесконечно жаль моих не сбывшихся желаний… и только… воспоминаний… – долетало откуда-то из-за гомонящих фигур, из-за угла терявшегося вдали забора, к которому лепились наспех сколоченные из неструганых сырых досок и фанеры конурки; забор, кое-где и бока конурок, оклеивали листовки, шаржи, афишки, крохотные объявленьица; все бумажки прихватывались обрезками липкой ленты. А над
конурками светились неоном буквы: построим «Большой Ларёк»!«Петербург Бродского» – от неожиданности остолбенел Соснин – ведёт вечер Емельян Лейн, выступают: Айман, Головчинер, Уфлянд… стихи Бродского читает Григорий Козаковский… играет джаз, соло на саксофоне…
Чуть пониже – клуб «Тайная власть», снятие сглаза, хиромантия, астрологический календарь… «Секс по телефону», номера…
Ещё ниже: «Лечение грибковых заболеваний».
К помойке с переполненными бачками причалил неправдоподобно большой, сверкавший лаком и затемнёнными стёклами серебристый джип, помеченный на никелированном передке трилистником «Мерседеса». – Два рояля, – просунул деньги в окошко ближайшей конуры коренастый водитель в грубых ботинках, полосатых штанах в обтяжку и кожаном пиджаке. «Спирт «Роял», «Спирт «Роял» – разрешили недоумение Соснина самодельные надписи над окошками, на них он до сих пор не обращал внимания. – Пару «Сабонисов»! – потребовал очередной покупатель в коже и деловито запихнул в сумку две внушительные бутыли. – Мне «Распутина», чекушку, – прохрипел грязно одетый худощавый бродяга с распухшей рожей.
– Лицензионные сигареты, лицензионные сигареты… Разноцветные пачки, одна к другой, складывались в яркую, плоскую, затянутую целлофаном витринку, которая висела на шее низенькой пожилой, то ли переминавшейся с ноги на ногу, то ли приплясывавшей продавщицы. – Лицензионные, с фильтром…
– Турецкие или Египетские, мать? – наклонился гигант с квадратными плечами, облачённый в пиджак из изумрудно-зелёного сукна.
– Турецкие, сынок, турецкие.
Не нужен берег турецкий… – у Соснина перехватило дыхание: Клава, пионервожатая, торгует… Сколько морщин! Плохо припудренный посинелый носик, дряблые брыльца в прожилках.
«Евроремонт» – загоралась и гасла, загоралась и гасла неоновая реклама.
И аршинными буквами по шершавой, чудом устоявшей, растрескавшейся стене – «Кухни-Еврокомфорт».
За стеклом крохотного теремка неповоротливый усач водил ножом по сочившемуся жиром многослойному слепку бараньей туши, из оконца одуряюще пахнуло гнилыми помидорами, уксусом. Ну и вонь! Тошниловка! Гигант с квадратными зелёными плечами аппетитно перемалывал многослойный бутерброд могучими челюстями; под защитно-парусиновым, сшитым из армейских плащ-палаток, навесом, который натянули у горы искорёженного бетона, зелёноплечий гигант, не переставая жевать, загадочно бросил. – «Троечку»! Ему откупорили бутылку пива. В сварных решётках из арматурных прутьев, забранных изнутри фанерой или мятыми листами кровельной жести, зияли там и сям пробитые в фанере, жести, крохотные, как бойницы, окошки, в такие в тюрьмах арестантам подаются миски с баландой, тут, однако, наоборот, прохожие торопливо брали из окошек яркие банки, пакетики жвачки, шоколадки в глянцевых обёртках. Между самодельными неряшливыми киосками заблестел ресторан «Камелот», из-за витража поманили высоченные восково-стальные, до зубов вооружённые рыцари в латах, уютно затемнённые выгородки из брёвен и звериных шкур в виде украшенных орудиями пыток средневековых камер с приватными двухместными столами; на столешницах, исполненных из густо отлакированных срезов толстых стволов, горели алые свечи. За ближайшим к стеклу столом подняли рюмки щетинистый толстяк в обвислом свитере и тощий в эффектной, сшитой из разнооттеночных лоскутков, замшевой блузе; пока тощий пил маленькими глотками, толстяк уже прикладывал к тёмно-красным, как кровяная колбаса, губам белоснежную салфетку с рыцарским родовым гербом.
Давно не ел, однако не голоден, – удивился Соснин.
Вдали периодически раздавался грохот, словно взлетал реактивный самолёт, но это падал очередной дом, над бетонными обломками, над железными козырьками торговых конурок взметался пылевой смерч, который деловито разрушал ветер, только в пылу купли-продажи никто ничего не слышал, не видел.
«Петербург Довлатова», – уже не очень-то поражаясь, прочёл Соснин на афише, отклеившийся угол её шуршаще теребил ветерок – ведёт вечер… слово о Довлатове… Тропов, Уфлянд, Головчинер… поверх имён, фамилий – «Снятие половой апатии»… адрес… телефон… «Купим волосы», «Купим волосы». И – «Каббала как методика познания шестого чувства», а в холодном бледном небе, не дожидаясь темноты, задрожал неон: «Пузо от «Синебрюхофф», «Венская сдоба к кофе по-турецки», «Италия в вашей ванной. Посетите шоу-рум в керамическом раю, на проспекте Большевиков» – горевшие буквы плыли, ломались в слякоти.