Приключения сомнамбулы. Том 2

– Помогите, помогите! – мороженщица в накинутом на плечи заношенном леопардовом жакете не могла сдвинуть тележку, к ней подползали парящие расплющенные языки кипятка, – помогите, товар растает…

Никто не кидался помогать, она, похоже, кричала, не рассчитывая на помощь.

С афиш, которыми был заклеен забор, с многотиражной укоризной смотрел Довлатов. «Петербург Довлатова», вечер ведёт…

– Куплю ваучеры, куплю ваучеры, – приговаривал, прохаживаясь, молодой человек с цепкими глазками.

…если всё иначе, если сердце плачет от невысказанной бо-о-оли, – долетал дребезжащий голосок Валечки, усиленный микрофоном, и поэтому, наверное, Соснин не отличил сухие звуки выстрелов от треска кассы, раздался, однако, звон стекла, окровавленный щекастый усач выпал из изрешечённого автоматной очередью ларька в грязь и битые стёкла, к нему откуда-то сбоку, резко оттолкнув Соснина, – так резко, что Соснин вмазался в забор и был отброшен его пружинистой мощью – метнулся неприметный малый, дважды выстрелил в голову усача, отбросил ненужный револьвер и побежал, быстро-быстро извилисто побежал, вскочил в тронувшуюся машину, за ним протиснулся автоматчик в натянутом на голову чёрном чулке и синих, с белыми полосками, штанах «Adidas». Визг поворота, женский визг, мат, свисток, гам опомнившейся толпы… если сердце плачет от…

В подвальном оконце бабахнуло, словно запоздалое эхо, – красно-оранжевое пламя ударило из линкора, он покорно перевернулся, кормой вверх ушёл на дно. «Игровые автоматы» – мигала вывеска над приямком с аккуратной лестницей и железной дверью.

Над соседним приямком с такой же железной дверью, но с ветхой, из неравных растрескавшихся ступенек, лестницей, горело – «Джазбенд-Танцпол».

Светилась ещё одна вывеска с крупной стрелкой, уводящей за угол: «Клуб эротической культуры». И – чернильным росчерком, расколовшим небо, – «Кабинет массажа и лазерной терапии, коррекция эрогенных зон».

– Куплю ваучеры, куплю ваучеры…

Стайка кришнаитов в розовых одеждах, с бубнами над головами, смещалась в сторону, будто бы сносимая ветром.

Слева, под навесом, подавали кислое вино с солёным арахисом.

Справа, сдвинув под тентом столики, подыхала со смеху большая компания; неутомимая толстуха-буфетчица качала и качала пивной насос.

Ещё правее, на лотках, прилепившихся к забору, красовались горки аппетитнейших абрикосов; будто всемирная выставка мичуринских достижений – белёсо-палевые, нежно-жёлтые с румяными щёчками, оранжевато-розовые, густо-оранжевые…

на все вкусы

Книги!

Разумеется, нельзя было не заметить солидное головчинеровское исследование в серии культурное наследие – «Бродский и Бобышев: две поэтики и одна муза»; подзаголовок, как водилось у Головчинера, указывал на выведение всего высокого из числа («соотношения ударных и безударных слогов»). Рядышком, в роскошном супере – дом Мурузи, вмонтированный в импрессионистскую пестроту Гринвичвилледжа, – издательство «Мостостроитель» предлагало подарочный фотоальбом «Бродский между Нью-Йорком и Петербургом». Другой альбом того же издательства слегка менял ракурс, сосредотачиваясь преимущественно на кулинарно-питейных приоритетах гения, – «Бродский между «Сайгоном» и «Самоваром»; этот альбом ослеплял не менее роскошным, чем у альбома предыдущего, супером: как должен был взволновать эмигрантское племя чуть скруглённый угол Владимирского и Невского с провалившейся, точно нос у сифилитика, дверью, перелетев к Центральному Парку?! Куда скромнее, в мягкой обложке, но с подкупающей искренностью, выпустил издательский дом «Друзья» труд Константина Кузьминского «Гениальные неудачи Бродского».

Рекламная квинтессенция-цитата: «Небрежное употребление предлогов «над» и «под» давно стало ахиллесовой пятой нобелевского лауреата, – брал быка за рога Кузьминский. – Согласись, Ося, «под мостом» сильнее, чем «над мостом», – безуспешно пытался я убедить зазнавшегося упрямца, когда прочитал его бессмертные стихи об умирании на Васильевском, однако…» Вот это да! Бродский – нобелевский лауреат…

– Опять в избу-читальню пожаловали? – зыркнула тётка в пуховом берете, откусила банан и натянула поаккуратней целлофановую плёнку, которая оберегала дорогие издания, – если каждый грязными руками будет листать…

Соснин неохотно положил Костину книжку.

И увидел: «Рая или горести воздержания» (перевод с молдавско-украинского), «Ада или радости страсти» (перевод с английского). Из-под небесных отблескиваний плёнки дразнил недоступный Битов в толстой телячьей, толще, чем у библии Гуттенберга, коже… а нёс-то дарить тонюсенькие книжечки в бумажных обложках! А-а-а, выводок ярких произведений Аксёнова, а уж Кушнера, Тропова, Еллера… Всех напечатали?! Из-под Еллера с нежданной серьёзностью выглянул и Валерий Соломонович Бухтин-Гаковский: «Загадки «Доктора Фаустуса». Убийство в мюнхенском трамвае как…»

Ого, шикарный многотомник Довлатова! И когда гуляка успел столько накатать?! Каждый том любовно опоясывала бумажная лента с рекламкой «… чтений»; напротив книжного развала светился изнутри, призывая на «Довлатовские чтения», объёмный слайд, тьфу ты чёрт, постер.

Соснин захотел взять довлатовский том, тот, где симпатично шаржированный великан потерянно брёл по глянцевому белому суперу меж шатавшихся спьяна небоскрёбов.

– Это – хороший подарок, но если немытыми руками листать… понравилась обложка, покупайте!

Какие-то листовки раздавал высокий отрок в чёрной рубашке, чёрных штанах, заправленных в грубые ботинки.

Тут опять Соснин заметил газеты, еженедельник «Версии» кричал чёрно-жёлтым анонсом: «Тайна тайного визита разгадана!», но Соснин потянулся к «Санкт-Петербургским Ведомостям», чтобы посмотреть дату.

– Все газеты свежие! – зло прикрикнула продавщица.

вскипел возмущённый разум

С грохотом два бульдозера расчищали завал – «Большой Ларёк» наступал, к сдаче готовилась очередная секция рекордно-большого, торгово-развлекательного, как оповещал информационный щит, центра; грузовики, проложив глубокую кривую колею в газонной грязи, подвозили сборные каркасики-сводики, кое-где прозрачные, из гнутого стеклопластика; сводики смыкались, образуя лоскуты бледного стеклянного неба. На плакатах, которые окружали стройку, красовалось готовое внушительное сооружение, взлетевшее над руинами, сверкавшее, как сверкал когда-то лондонский хрустальный дворец.

– Не позволим, долой, долой! – окружала бульдозеры толпа.

– Защитим нашу историю! Са-а-авецкий…

– Банду Ельцина под суд!

– Гайдара и Чубайса на нары!

Две старухи-активистки вытаскивали из кабины бульдозериста, третья, рыдавшая, обнимая обломки панелей, поранилась ржавой арматуриной. – Это наша история-я, история-я-я-я. Бульдозериста повалили в грязь, били, пинали; из руинных нор на подмогу тем, кто чинил расправу, вылезали недовольные, камнем разбили стекло бульдозера, свернули выхлопную трубу.

– На нары, на нары!

– Долой!

всё путём и (может быть) мимо времени

Широкоплечий, в ядовито-зелёном расстёгнутом пиджаке, с пегим боксёрским ёжиком на круглой башке.

Где видел его Соснин? А-а, у окошка с пахучею шавермой!

Любитель теста с пряной жирной баранинкой шагал по лужам к екатерининскому вельможе в завитом седом парике и белых чулках, вельможа покуривал у шикарной, на высоких рессорах, распряжённой кареты в компании двух придворных дам, они жеманно приподымали подолы серебристых платьев со стеклярусным шитьём и могучими кринолинами. Яркая троица простыла на ветру, гнавшем по мокрому асфальту пожухлые листья; вельможа и дамы с посинелыми носиками обречённо переминались с ноги на ногу, притопывали заляпанными грязью туфлями с большущими накладными пряжками, а тут… на удачу – клиент; магниевая вспышка, сразу же – готовая фотка.