Приключения сомнамбулы. Том 2

Торговые ряды, обрываясь и склеиваясь, сворачивая, ответвляясь туда-сюда замусоренными аппендиксами, почти вплотную подступали к руинам; один дом свалился, так всё за ночь под водительством Филозова расчистили, а когда столько домов попадало… – присматривался к другому образу жизни Соснин. За остро-обломанной по верхнему контуру, скреплённой стальными накладками на болтах стеной, в случайно уцелевшем окне с чуть сдвинутой весёленькой ситцевой занавеской пировали, тучный бородатый тамада в жёлтой футболке бразильской сборной произносил тост. К подоконной части стены косо прилепилась рекламка с загадочным словом «евроремонт». По шероховатому цоколю, оставшемуся от многоэтажного дома, две девочки ловко рисовали цветными мелками; и кусок асфальта разрисовали на тему «пусть-всегда-будет-солнце»… из проёма в цоколе вышмыгнула крыса с кошачьими глазами. В соседнем проёме цоколя виднелся обтянутый испачканным кумачом гроб. И ещё гроб, подороже, из тёмного дерева, с бронзовыми ручками и придавленной блоком ячеистого бетона полированной крышкой. А какое жалкое зрелище являли отдельные уцелевшие пока что дома! – будто сотни уродливых сарайчиков, неровно сросшихся вместе по длине, высоте; фасады, худо-бедно придуманные и расчерченные когда-то, неузнаваемо искажались самодеятельными наслоениями, на лоджиях, кое-как застеклённых, частично залепленных листами волнистого шифера, громоздились поломанные шкафы, старые матрасы, лыжи и санки… широченные кривые швы между панелями, сколы и дыры грубо замазывались жирной коричневой мастикой. Попадались и вовсе причудливые дома-калеки – у одного была отломана верхушка, кровлю заменял кусок дощатого забора, обклеенный рубероидом, у другого дома – напротив – был выбит низ, выщербленный, отважно зависший угол искусно подпирался заведённым под скреплённые железными накладками панели кривым бетонным пилоном, тоже выщербленным, изрядно потрескавшимся, хотя «Салон красоты» с керамическим вазоном восковых фиолетовых хризантем у стеклянной дверцы всем напастям назло прислонялся к сомнительной опоре. И тенистые сады вдруг буйно разрастались меж мёртвыми остовами прошлого, но стоило присмотреться, деревья с лужайками оказывались их, садов, искусными фрагментарными изображениями на заборе, бетонном, с вафельными рельефно-гранёнными квадратиками, так же, как и деревянный забор, хаотично заклеенном афишками и объявлениями, шелудивые бумажные пятна чередовались с садами; за забором поднимались до небес стройные, с длинными решётчатыми стрелами, башенные краны, почему-то бездействовавшие. Присмотрелся внимательней – и краны были нарисованы поверх облаков на высоченных, много выше руин, щитах. А рядом, удачно подменяя секции свалившегося забора, на специальном щите благоденствовал многоэтажный фасад-красавец, из распахнутых, увитых тропическими соцветьями окон с горшочками патриархальной герани на подоконниках выглядывали счастливцы с растянутыми до ушей белозубыми ртами и наполненными пивом литровыми кружками в руках; не удержался, заглянул за щит – загаженная земля, забросанные мусором, кирпичным боем и обломками панелей гробы. Чёрная горка битых патефонных пластинок. Старинный, с протёртой тут и там болотной плиткой, лестничный марш, обречённо торчавший в небо.

Как прекрасны античные руины и как уродливы… и что за город из ларьков и расписных щитов, без тёплого света в окнах, перепляса огней, уличной толпы, алчущей развлечений? – едва успел подумать Соснин, как на глаза ему попались рекламные объявления. «Приглашаем в объятия одноруких бандитов! Все – в казино-стриптиз-массаж «Благородные дела благородных тел», все – в клуб Дзержинского». «Ресторан-бильярд «Демократический выбор», Ленинский проспект, дом номер…». К сколоченному из старых досок киоску поманили глянцевые открытки.

«Артишок» – было намалёвано на ларьке, буква «и» – поменьше прочих; арт и шок, – сообразил, подходя, довольный собой Соснин.

На открытках-обещаниях изображалось близкое будущее. Как славно вкрапливались в пышные кроны черепичные крыши, и улочка с флоксами виднелась вдали, через взятую крупным планом обшарпанную подворотню, на впечатляющем фоне башенных кранов.

Та же улочка вечером: в домиках, на террасках и в палисадниках уютно горели жёлтые и оранжевые фонарики, прозрачные силуэты башенных кранов эффектно расчерчивали атласный закат.

И бушевал фейерверк – огненные гирлянды, букеты. Шеренга прожекторов, попарно скрещивая лучи, выписывала множеством римских десяток на ночном небе круглую какую-то дату – насчитал аж тридцать десяток; в кириллице анилинового неона снова различил и загадочное словечко «евроремонт».

За забором выросла вдруг колокольня Владимирского собора с золочёным крестом, и весь собор за ней, чистенький, жёлтенький. Соснин дёрнулся поскорей свернуть, побежать к собору, чтобы выбраться на Владимирскую площадь из гнусного ларькового лабиринта, но забор тянулся, тянулся и ни щёлочки, ни дыры, колокольня маячила, пока её не заслонил зубцами и пиками краснокирпичный замок, защищённый собственным краснокирпичным забором, который копировал кремлёвскую стену. Замок с окнами-бойницами изобиловал украшениями из кованого железа: в крутые скаты медных позеленелых крыш вцепились когтями стилизованные металлические павлины, чьи хвосты свисали на фасад, не смущались заслонять окна; на каминную трубу, сложенную из рваного карельского камня, уселся, забыв сложить крылья, металлический же орёл. Когда, наконец, миновал эти нагромождения чарующего абсурда, колокольня исчезла.

К козырьку стеклянного, пульсировавшего красными огоньками кафе крепился дырявый брезентовый тент походного госпиталя; из дырки капало в подставленное ведро… у прооперированного бедняги по краям раздутого разрезанного живота торчали резиновые сосцы. – Как свиноматка, – рассмеялся длинноволосый, строго одетый юноша, пропуская в дверь спутницу в кожаной распашонке и дырявых джинсах.

В кафе шампанское заедали колбасой, копчёной салакой.

Мелодия печального танго подплывала ближе, ближе.

чем только не торгуют, всё есть!

Мне бесконечно жаль… Маленький оркестрик, три старичка на раскладных стульчиках, в грязи – картонная обувная коробка для мелочи.

Барахолка с музыкой.

Чего им всем, снующим туда-сюда, бесконечно жаль?

– Главное, ребята, сердцем не стареть! – громогласно поделился секретом бодрости распухший бродяга, отбросил опустошённый шкалик «Распутина». – А на прицеп не хватило, – весело пожаловался Соснину, мотнул головой в сторону полотняной палатки, где торговали пивом.

Батон колбасы. Сколько стоит? А сырокопчёная? Бирюзовый бикини? Без химии? Сок натуральный? Только шёлк, хлопок, без синтетики… фиолетовые, белые, ярко-розовые мочалки, красная икра, чёрная, батарейки – толстые, потоньше, совсем тонюсенькие, фен, бактерицидное мыло, финское вологодское масло, апельсины, шампуни, кремы, вафельный торт, зеркальца, зеркала, мячи, плавленный сыр «Виола», лаковые итальянские туфли, турецко-американские джинсы, «Киндзмараули» в пластмассовых полуторалитровых бутылках, бело-синий фарфор, оренбургские платки, воланы для бадмингтона, филе судака, кальмара, датские креветки, тефлоновые сковородки, кожаные куртки, пиво, пиво, растворимый кофе, пиво, туалетная бумага, транзисторы, безразмерные колготки, луговое молоко, ряженка, голландский яичный ликёр, лук, лук-порей, редька, воронежский окорок, штепсельные розетки, шпроты, копчёный угорь, голубой унитаз, горные лыжи, водные лыжи, гвоздики, розы, ирисы, вишня с ликёром, курага, вяленый инжир, розовое масло, приём бутылок, лаваш грузинский, кольца с брильянтами, жемчуг, виноград чилийский, пиво, лаваш армянский, люстры, носки, вобла, «Мартини», пиво…

Рог изобилия.

И не было очередей.

Лишь толпились у шаткого пластмассового столика помятые пожилые люди, собирали подписи протеста, митинговали.

– Гайдара в отставку, долой! – выкрикивала активистка с самодельным плакатиком, на котором ненавистная фамилия была жирно перечёркнута.

– Правильно! Долой вместе с погаными торгашами, – поддерживала, поблескивая сигаретной витринкой, Клава.

– Давно пора в шею гнать!

– Сначала надо народ накормить, одеть, потом за реформы браться, долой!

– Долой! Долой! – охотно подхватывали покупатели.

всё ещё в сторону «Большого Ларька»

Остались позади митингующие, оркестрик; протесты и музыка затихали.

Посматривал поверх забора, увы, колокольня больше не появлялась, понятия не имел, куда шёл.

Шёл вдоль забора, только дощатого, старенького, покосившегося, кое-где, над пилообразными зубцами серых досок, оплетённого ещё ржавой колючей проволокой, но всё чаще проволочные пряди свисали, как безлистные плакучие ветви… ага, бетонными заборами ограждали лишь иллюзорные стройплощадки, деревянным… это был престранный забор, по сути не служивший преградой: отдельные доски – к ним вели узкие тропки – были прибиты к поперечной перекладине одним гвоздём, они сдвигались, в щели, воровато оглядываясь, словно контрабанду, быстро протаскивали поклажу, какие-то ящики, в прорехи деловито сигали туда-сюда люди, старикам и старушкам иные из них даже помогали переступать поставленную на ребро доску-порог, довольно высокий. Многие, переступая, крестились, как если бы проникали в иной мир, или – возвращались в него…

Из маленького грузовичка выгружали лёгкие металлические конструкции – тоненькие стойки, слоистые панельки. Каркасик монтировался на наклонно-вздыбленных обломах бетонных плит, служивших фундаментом, рабочие в чистых небесно-синих комбинезончиках подтаскивали прозрачный сводик, кран, укреплёный над кузовом, подхватывал игрушечный сводик, поднимал, махнув стрелой, монтаж получался быстрым, казалось, не требовавшим усилий.

Основание не удосужились выровнять… А если протечёт стеклянная крыша?

хоть умиляйся

Рядышком с монтажной площадкой, в руинах, штакетником кое-как огородили тощее растение, которое пробилось сквозь каменные завалы.

За растением ухаживала девчушка с лейкой.

глаза на лоб, и выше, в синее небо

Вдоль дощатого забора, заполняя интервалы меж подпорками-подкосами, которые не позволяли забору упасть, потянулись лотки и столы с прессой – глаза разбегались; оголённые красотки в сетчатых трусиках на броских обложках, откровенные кинокадры, ого!