Приключения сомнамбулы. Том 2

– Что прёт-то?

– Жизнь! – зло пробурчал старик. – И богатство прёт, как прёт…

– На хозяина-богатея, японский бог, не буду ишачить, замордует, три шкуры спустит, – мычал парень, передвигая волоком шину.

– Прёт и прёт, – повторил старик.

Ветер расшевелил кроны двух могучих дубов – расшумелись, затрепетали; высоко-высоко, в подвижных кружевных наслоениях радостно прыгали и кричали птицы. Сколько их, разных, больших и маленьких, сновало и счастливо пело в лиственных колыханиях, прокалываемых солнцем. Весёлым и свистяще-пронзительным голосам аккомпанировали шелест листьев, поскрипывания ветвей.

Ворона шумно взлетела с деревянного забора, скрылась в листве дуба. Забор закачался; ветхий, а не ломают… заклеивают афишами, объявлениями – «купим волосы», «купим волосы, цена договорная», «секс по телефону». И украшают – две прорехи в заборе были старательно забраны металлическими штангами с приваренными кузнечными произведениями – бутонами неведомых ботанике многолепестковых соцветий, третью прореху, чуть в стороне, за прохудившейся брезентовой заплатой, выполненной наспех, бригада рабочих в ярких касках заделывала железной решёткой в духе строгих петербургских мотивов.

– Берегись! – выкрикнула жёлтая каска, заискрила сварка.

Подальше – участок бетонного забора, коротенький, и щит с весёленьким фасадом за ним… из распахнутых, увитых вечнозелёными растениями и цветами окошек гордо высовывались счастливцы, держа в руках полные, с пенным верхом, кружки пива.

Соснин спросил. – Почему – рисуют, не строят?

– Юбилей скоро, готовятся, – отвечал старик, уткнувшись в газету.

Ветер, усиливаясь, срывал с дубов листья, они взвихрялись, планировали… хоть плети геральдические венки.

– Обзор свежего номера «Коммерсанта», – объявил теледиктор.

– Коммерсантов, пишут, скоро на Беломор-Канал повезут, – поделился газетной новостью старик, складывая аккуратно «Позавчера».

– Скорей бы! Нет мочи ворюг-кровопийц терпеть, зае…и! – шумно выдохнул, прислонясь к исполинскому дубовому стволу, парень, словно хотел подзарядиться природной силой, – мало было жировать гадам? Уже, и мясокомбинат «Самсон» прибрали к рукам.

– Там, слышал, скот дох, туши гнили.

– Нарочно всё разоряли и гноили, нарочно, чтобы за бесценок взять.

– Да, наши богатства, народные, заграбастали, а всё мало, – кивнул старик.

Узорчатая тень дубовой листвы, елозя, задевала газету.

Пыль, взметнувшаяся при падении дома, мало-помалу рассеивалась, за забором блеснула золотая иголка над Михайловским замком.

– Как добраться отсюда к Летнему саду? – спросил Соснин.

– Далеко-о-о! – мечтательно и безнадёжно старик махнул в противоположную от забора сторону.

– А до метро близко?

– Не-е-е, нет метро, плывун, – старик загадочно качал шляпой.

– Какой плывун? – насторожился Соснин.

– Какой, какой, дурачком прикинулся? Проваливай-ка, а то… – поигрывая гаечным ключом, прикрикнул автомеханик и – щёлк, переключил телевизор.

Золотая иголка блестела, казалось, рядом.

из истории одного города (серия первая: возвращение имени)

– Итак, открывалась новая глава Петербургского мифа, – плаксиво, будто жалуясь, говорил в микрофон завитой мужчина, – результаты общегородского референдума позволили Собчаку на гребне августовской волны, при поддержке…

– Надоело! – автомеханик снова щёлкнул, зашумел английский футбол.

И шпиль исчез.

бесконечно жаль

К трём духовым старичкам прибились пухлая скрипачка консерваторского уровня, бледный тонкошеий флейтист, два слепых баяниста в одинаковых куртках-хаки, певичка Валечка, блиставшая когда-то в «Европейской», на «Крыше»… – моих несбывшихся желаний… воспоминаний…

В картонную коробку от австрийских туфель щедро летели монеты: звяк, звяк. На столике рядом – кипы газет: «Вчера», «Позавчера», «Позапозавчера». Тут же продавали дочернее издание «Поза», и аналитические приложения к нему: «Поза-вчера» и «Поза позы»; вполне фривольные, с голыми телесами на броских обложках, хотя и не чуждые, как догадался Соснин, интеллектуальным запросам.

– Гоголь, пишут, каждую свою вещь переделывал восемь раз.

– Почему восемь-то?

– Не знаю. Но пишут, что восемь.

К кронштейнам заборного козырька привязывали разноцветные ленточки-талисманы; их теребил, дёргал, раскачивал ветер.

Била по глазам красная сенсационная шапка «Позы»: «Оральный секс стимулирует научные открытия».

Вместо «Знания-силы»?

… мне бесконечно жаль… – вышибала слезу Валечка.

если всё не так

Почему не подсмотрел число на газетах?

И что стоило у старика спросить? Свалял дурака… – Соснин зашагал вдоль забора, вдоль фруктовых лотков, над которыми желтели гирлянды бананов, выше – трепетала на ветру кумачовая растяжка с лозунгом: «Достойно встретим юбилей»!

Ещё выше – другая растяжка: «Италия для всех, керамика и фаянс»!

Совсем высоко: «Построим «Большой Ларёк»!

За забором еле заметно покачивались чёрные лошадиные головы… две головы на сильных шеях, гривы… и без цоканья копыт, ржанья… Соснин подумал, что это бронзовые украшения замка, но головы с равномерным урчанием плавно передвигались, будто б лошади, потихоньку отфыркиваясь, неторопливо плыли; сквозь дыру в заборе ошарашенный Соснин увидел автотрейлер, который бережно вёз сквозь руины на длиннющей низкой платформе двух вздыбленных клодтовских коней в сопровождении мускулистых юношей-укротителей.

– Зачем сняли с Аничкова моста? Куда их? – ни к кому конкретно не обращаясь, спросил Соснин.

– Куда, куда, – добродушно огрызнулся из окошка ближайшего ларька толстощёкий усач в кожаной, надвинутой на угольно-жгучие брови кепочке, – цветной металл, в переплавку.

– Их четыре было, где ещё…

– Где, где, все там будем, – скалил жёлтые зубы ларёчник.

– Далеко ли до Фонтанки, пешком дойду?

– Далеко, – напряжённо подумав, сказал он и занялся покупателем.

– «Амаретто» и банку шпрот.

Трещала касса.

– Может быть, на метро?

– Метро нет, плывун…

Вновь играет радиола, снова солнце в зените… – тихонечко, из транзистора.

Лошадиные головы удалялись.

С воем сирены аварийный фургон подкатил к угрожающе накренившейся секции деревянного забора, жёлтая и красная каски, выскочив, умело подвели домкрат, быстренько подкрутили, оранжевая каска кусачками срезала колючую проволоку. С криками накинулись две старушки – проволока, защищая от демократических вандалов, опутывала мемориальные бюстики – Сталина и двух Дзержинских – свежевыкрашенные алюминиевой краской, прикреплённые к полочкам, заботливо накрытые от непогоды треугольными фронтончиками из жести, бюстики будто б обитали в скворечниках; оранжевая каска отругивалась от наседавших старушек, забор, поскрипывая, нехотя приподымался, наконец, под него подвели временную подпорку, потом сгнившую подпорку заменили на постоянную, хромированную. Наново всё обмотали колючей проволокой. Приблизился жидкобородый поп, побрызгал налево-направо святой водой.