Принадлежать им

— Вкусно, — тихо говорит он, и от странной хищной интонации в холодном, мертвом голосе меня ошпаривает кипятком от головы до ног.

Стремясь хоть чуть-чуть увеличить расстояние между нами, откидываюсь затылком в каменную грудь молча стоящего старшего Жнеца.

И даже толком не реагирую, когда по щеке моей проходятся его грубые пальцы. Цепляют капли слез. А затем…

— Да, братишка, — гудит надо мной ставший куда более низким голос старшего, — вкусно…

Он что… Он тоже попробовал… Слезы? Кровь? Боже…

Да что они за хищники такие?

Что они за хищники такие, я понимаю буквально через мгновение, когда Серый Жнец отворачивается от нас, словно не было только что этой безумно пошлой горячей сцены с поцелуем в растерзанные губы, и смотрит на тех, кто собрался вокруг.

— Телефоны. — Ледяной голос тих и спокоен.

— Чего? — удивляется кто-то в толпе, но младший Жнец прекращает это удивление одним движением бровей.

— Сюда.

И я со все возрастающим изумлением смотрю, как те несколько человек, у которых не хватило инстинкта самосохранения, чтоб смыться сразу же, едва лишь началась потасовка, безропотно отдают ему телефоны…

Жнец берет их, кидает в урну и бросает туда же зажженную зажигалку.

— Э-э-э… — снова возмущается кто-то, но очень вяло, пугливо.

— Если хоть одна запись появится в сети, — продолжает Серый будничным мерзлым тоном, — то я найду того, кто это сделал и вырву ноги. И язык. И вообще все. Понятно?

Все кивают. Всем понятно.

— Свободны. — Великодушно отпускает зрителей Серый.

И спустя пару секунд рядом никого не остается. Только основные участники событий.

Они уже даже не стонут, затихли. И я не могу смотреть на их лица, полные ужаса и осознания того, как сильно они попали.

Тянет отвернуться, но Черный Жнец чутко улавливает это движение и властно придерживает меня:

— Смотри, конфетка.

Смотрю.

На бледного до синевы Костика. На красно-сизого Расу. На грязного и покорного своей участи их приятеля.

Его телефон валяется тут же, на асфальте. И Серый поднимает его, включает запись. Смотрит.

Равнодушно, не меняясь в лице.

Затем выключает запись, убирает телефон в карман.

— Напомни мне, Костик, — имя бывшего он произносит с легким пренебрежением, и это — единственная очевидная эмоция в голосе, — что бывает, когда кто-то трогает наше? То, что принадлежит Жнецам?

— Жнецы… — выдыхает с ужасом приятель Костика, затем вскидывает взгляд на младшего, переводит на старшего… и ползет к нам, прямо так, на коленях, придерживая сломанную руку, — я не знал! Блять, я не знал! Я… Простите меня! Я вообще ничего… Я же только…

— Ты только смотрел, — гудит надо мной голос Артема.

— Но я не… Простите меня! Я не хотел, реально!

— Рот закрой, гниль, — холодно командует Серый, и парень тут же затыкается. Только плачет, и слезы чертят грязные дорожки на его щеках. Мне настолько больно и неприятно на него смотреть, что отворачиваюсь.

— Смотри, конфетка, — снова командует Артем.

— Я… Не хочу…

— Смотри.

— Серый… — наконец-то открывает рот Костик, и голос его дрожит, — я как раз хотел… Это Раса все! Он ее ударил! А я пытался защитить!

Мне так удивительно его очередное преображение, что уже без понуканий смотрю в лицо бывшего. И пытаюсь найти в нем черты того парня, которого любила. Который был моим первым. Осознанно первым. Это был наш совместный выбор, наше решение. Мы… Мы имена нашим будущим детям придумывали…

Отчего-то так больно это, так страшно.

И в первую очередь страшно то, что я могла выйти за это замуж… И в самом деле, детей родить… От этого…

— Вот как… — Серый переводит взгляд на стоящего на коленях Расу, — значит, это он во всем виноват…

Тот просто что-то бормочет на своем. Наверно, ругается.

— Ему и отвечать, значит, — решает Серый, и Раса вскидывается, начинает что-то говорить гневно, но Серый одним ударом валит его на землю.

Брезгливо вытирает нос дорогого ботинка о футболку упавшего Расы.

— Она — наша, — спокойно говорит он, тихо, но очень отчетливо, — вы посмели тронуть наше. За такое обычно…

Он замолкает, кидает короткий взгляд на старшего… Все остальные тоже смотрят на Артема и, судя по всему, пугаются так сильно, что начинают говорить одновременно:

— Черный, я все понял… Все, что хочешь, Черный…

— Никогда больше! Я никогда-а-а…

— Моя семья… Все решит. Сколько скажешь, Черный.

Я замираю пугливой мышкой в лапах страшного кота, боюсь смотреть вверх, боюсь увидеть, что же напугало этих дегенератов еще сильнее, чем ледяное равнодушие Серого… Сдается мне, что лучше не знать кое-каких вещей. А то сны потом будут… Плохие.

— То, что вы сделали, баблом не оплатить, — отрезает Серый, — да и похер нам на бабло. Значит, так. Сегодня вечером приходите всем вашим веселым тройничком на Зимовскую. Ты, пидорок, в курсе же, чего там?

Он пихает носом ботинка снова поднявшегося на колени Расу.

И тот скрипит зубами в бессилии.

— Ну вот. Там вы отработаете ночь. С записью. По полной. И потом свободны.

— Серый… Ты чего? — Костик дрожит губами и руками, переводит беспомощный взгляд с одного Жнеца на другого, — ты чего? Это же… Нет! Давай я деньгами…

— У тебя нет денег, говнюк, — басит Артем, сжимая меня чуть крепче. Его лапа делается тяжелей и горячей, — все свои ценности ты просрал. Только жопа осталась. Хотя, она — нихуя не ценность, конечно, но все равно любители найдутся.

— Но… Так нельзя… — растерянно шепчет он.

— Правда? А вот недавно ты думал, что можно, — улыбается Серый, и все синхронно бледнеют. Включая меня.

— Но я… Я же уже расплатился! — радостно хватается Костик за эту тему, и мне теперь уже не страшно, а противно. Боже… Как я так промахнулась? Ну не дура ли?

— Ну так ты снова накосячил, — пожимает плечами Серый, — или ты думал, что постоянно ее продавать будешь? Так нет, говнюк. Она наша теперь. А мы наше не отдаем и не продаем.

— Но… Я не могу…

— Можешь, пидор. Если не сделаешь, то следующий рассвет встретишь на свалке. С бомжами. И, поверь, они не будут так аккуратны, как местные пидарасы.

Наступает дикое, безумное по своей остроте молчание.

Серый по очереди осматривает всех, а затем молча идет к нам, вытягивает меня из лап брата и за руку ведет к машине.