Привет, заяц

— Да я помню ваши с Сёмкой фотки старые. Волосы ваши сальные. Очки твои.

— Страшный я был, да?

Он меня похлопал по плечу и успокоил:

— Да не страшный. Я просто с такими не общался. Извини, правда.

— Я с такими, как ты, тоже не общался.

— Вот видишь. Значит, вовремя встретились. Ни раньше, ни позже. Да?

И я сказал ему шёпотом, словив очередную слезинку, что катилась по носу:

— Можно было и раньше. Столько времени… Проёбано.

Он легонечко похлопал меня по плечу и одёрнул меня:

— Опять ругаешься, да?

— А сейчас-то что? Всё равно уходишь.

Он тяжело вздохнул, прижал меня ещё крепче к себе и зашептал:

— Тёмочка, Тёмочка… Мелкий ты ещё. Зелёный. Ушастый и глупый-глупый, с ума сойти можно. Вырастешь – поймёшь всё.

— Витька…

— М?

Я опять тяжело вздохнул и сказал ему:

— Так хуёво без тебя будет. Ты не представляешь даже.

— Опять, да, материшься? Бандит. А? Ну-ка, ещё раз скажи?

— Что?

— Как тебе без меня будет?

И я чётко повторил:

— Хуёво.

А он с хитрецой в голосе переспросил меня:

— Как?

И я уже чуть ли не заорал на всю квартиру:

— Хуёво, говорю, будет! Хуёво!

Витька заулыбался, поцеловал меня ещё раз в макушку и прошептал:

— Ты ж мой умница. И мне хуёво будет, заяц. А сейчас возьму и твоей маме позвоню, скажу, что ты хулиганишь. Понял?

— Целый год, Вить…

— Не целый год, а всего год. Это ведь так мало.

— На четыре месяца больше, чем я тебя знаю.

И тут он вдруг задумался, перестал меня гладить, замер в каком-то непонятном озарении и тихо произнёс:

— Да. Точно.

В голове у меня совсем не укладывалось, как за одну ночь наш мир, наш с ним тёплый и волшебный мир, мог перевернуться с ног на голову, превратиться из беззаботного рая в самый настоящий ад нашего нового неизведанного будущего? И знал я лишь одно, что Витя не станет менять своё стальное решение, что он пойдёт в армию и бросит меня одного на целый год в каменном океане городской окраины и не кинет мне спасательный круг своего осмысленного присутствия в моей жизни, в каждом дне, в каждом мимолётном мгновении.

И я физически ощущал, как крошилась на миллионы маленьких сухих осколков моя душа, как её ржавое нутро разрушалось коррозией надвигавшегося одиночества, как жалобно билось моё сердце об грудную клетку, словно пыталось истошно кричать и вырваться из тюрьмы, в которую он заточил его сегодня своими тяжёлыми словами.

Он прошептал мне на ушко:

— Хочешь, в Черепашек Ниндзя поиграем?

Я тихонечко шмыгнул и ответил ему:

— Давай поиграем. Можно только я за Донателло буду?

— Можно, заяц. Можно.

Глава 11. "Под шелест летней ночи"

XI

Под шелест летней ночи

Каждое утро я просыпался с поганым, разъедавшим меня изнутри чувством. Мне хотелось спать как можно дольше и чаще, только во сне я мог забыться и хоть на несколько часов выпасть из своей мрачной реальности. Я всё думал, может, Витька однажды придёт ко мне, скажет, что пошутил, что хотел меня разыграть, или объявит, что передумал и ни в какую армию не собирается?

Нет. Я спрашивал его об этом каждый день, поднимал эту тему по поводу и без, как бы невзначай разведывал обстановку, мол, да, Витя, какая прекрасная погода, действительно, ну так что, ты передумал идти в армию? Через неделю его это уже заметно начало раздражать и он велел мне прекратить эти расспросы и смириться с неизбежным, а сам я уже начинал думать, а не пытался ли он убежать от меня и от моей назойливости? Вдруг я ему наскучил и его сердце уже так не трепетало при виде меня, как раньше, если когда-либо трепетало вообще.

Нет. Не от меня он бежал. И совсем не нужно иметь докторскую степень по психологии, чтобы понять, что в армии он хотел забыться от мыслей о смерти мамы, и, возможно, чувствовал, что никакого другого варианта для него не было. Все эти дни мы с Витькой едва ли общались, он постоянно бегал то в военкомат, то ещё в какие-то государственные инстанции, собирал документы, относил какие-то бумажки, копировал их, утопал в этом бюрократическом офсетном болоте. И единственным мало-мальски радостным событием для меня были Витькины проводы, которые он собирался устроить у себя в квартире, куда позвал всю свою семью, друзей наших, ещё каких-то ребят со школы. Но это были первые, официальные проводы, для семьи, для родни, а завтра мы с ним, с Олегом, Стасом и их дамами поедем на речку, где и выпить можно будет и никого не надо стесняться, никакой тёти Люси и дяди Саши с их неловкими и банальными напутствиями.

Я всё переживал, как бы так суметь удержать себя в руках на его проводах, не разреветься, не показать свои чувства и не выдать его семье нашу с ним тайну? Как я там буду сидеть в присутствии его отца, сестры и племянника? Я ведь про отца его знал только из Витькиных рассказов, в моей голове он представал в образе грозного мужика с наточенным топором, который в моём романе, основанном на Витькиной жизни, гонялся за его персонажем по дому, когда узнал про маленький секретик своего сына. И как бы он тогда ни пытался меня успокоить, что, мол, семья его после смерти матери изменилась и уже не относилась к нему так, как раньше, всё равно на душе поселилась тревога вплоть до самого дня проводов.