Привет, заяц

— Усёк.

— Давай, родной, хуйнёй только без него не страдай, ладно?

— Ладно.

Старенькая десятка заревела на всю округу, вспыхнула ярким светом одной уцелевшей фары в ночной глуши между речкой и лесопосадкой, провонявший насквозь дешёвой ёлочкой салон задребезжал, и этот треск поселился у меня глубоко в самой груди. Анька села за руль, пила меньше, чем пацаны, почти что трезвая, как раз на права собиралась скоро сдавать, всё хотела попрактиковаться. Олег сидел сзади рядом со мной и с Витькой, хлопал её по плечу, давал ей советы, а Дашка уместилась у Стаса на коленках на переднем пассажирском сиденье.

Олег аккуратно чмокнул Аньку и едва разборчиво сказал ей:

— Давай, котён, ладно? Всё получится.

А она сморщилась и ощетинилась на него:

— Ой, да сиди ты уже, луком мне тут своим воняешь.

Машина тронулась, с рыком понеслась по траве вдоль лесопосадки, далеко-далеко, вслед за дачными огнями на вершинах холмов, за этой сверкающей россыпью под прохладным июньским небосводом. И чувствовал я себя как в дурацкой американской комедии или в фильме ужасов, где подростки напились и сейчас обязательно натворят чего-нибудь глупого или страшного, потом будут по-идиотски решать, как из всего этого выпутаться, как в «Очень страшном кино» или «Я знаю, что вы сделали прошлым летом». Витька смотрел на меня своими слегка заспанными и пьяными глазами, улыбался мне, тёрся об меня головой, ерошил свои волосы об мою руку. Я крепко-крепко схватился за ручку над окошком, добела сжал пальцы, а задница всё стукалась об старое

обшарпанное сидение и макушка едва ли не ударялась об тонкую алюминиевую крышу.

— Во, во, молодец! — Олег похвалил Аньку и похлопал по водительскому сиденью.

Стас выглянул в окошко и заорал как сумасшедший, вытащил руку и ловил ладонью сухой попутный ветер, морщился от мелких травинок, что так надоедливо отскакивали от колёс ему прямо в лицо. Наша серебристая десятка пулей неслась в этом зелёном океане, стремительно летела в сторону Олежкиной дачи, отпугивала рёвом старого мотора всё живое на километры вокруг, Анька довольно вцепилась в руль, повернула чуточку зеркало заднего вида и глянула на нас с Витькой, будто проверяла, обнимались мы с ним или нет, смотрела на нас хитрой украдкой.

А Витька совсем раскис, на минутку даже прилёг мне на плечо, совсем на меня навалился, уснул, я его растормошил, он пришёл в себя, проморгался, заулыбался мне и сказал:

— Я не сплю, Тёмыч, чего ты?

Со свистом мы заехали в Ташовку, неслись между широкими дачными аллеями, на поле ехать со слегка подвыпившей Анькой мне было спокойно, но здесь я уже немного напрягся, снова схватился за ручку, вжался в сиденье и с ужасом наблюдал за дорогой, за бесконечными малиновыми кустами в свете одной работающей фары Олежкиной десятки.

Тут я громко сказал на весь салон, пытаясь перекричать грохот ветра за окном:

— А вы знаете, есть же приколы, что женщины типа плохо водят, да?

Стас подавился пивом, засмеялся, а Олег подхватил его хохот, Витька сидел, молчал и ждал, пока я закончу.

— В Гриффинах шутка была, типа, Питер проходит мимо телика, а там показывают башни-близнецы, и он такой, «Ха, наверно, женщина-пилот, да?»

И вся машина взорвалась громким хохотом, Олег захлопал меня по ноге, мол, вот это шутка, ну ты даёшь, Стас случайно брызнул пивом на переднее сиденье, а Витька глупо улыбался, глядя на меня, уже и не удивляясь таким моим маленьким выходкам.

Анька недовольно цокнула и сказала:

— Фу, ну ты и урод, Артём.

А сама же потом засмеялась и посмотрела на меня с улыбкой через зеркало.

Дашка меня поддержала:

— Да ладно, чего, не так, что ли? Сарай-то свой в деревне помнишь?

Олег спросил её:

— А чё за сарай?

И Дашка ему ответила:

— Вот именно.

Олег положил Аньке руку на плечо, стал её нежно гладить и массировать, потянулся вперёд, чмокнул её в шею и сказал:

— Ничего, Анька, научимся ещё ездить с тобой, да? Целое лето ещё впереди!

И эти его слова вдруг так ранили мою душу, вышвырнули в секунду из весёлой атмосферы старенькой десятки, ракетой несущейся по дачному посёлку, вонзили пылающий клинок горькой правды мне в самое сердце. Целое лето ведь впереди. Но только не для нас. Наше с ним лето вместе закончится завтра этим утром, точнее, уже сегодня, часов через восемь.

Анька щёлкнула серебристой магнитолой, и вся машина взорвалась строчками, «Вкус шаурмы во дворе под шелест летней ночи. Холодный дым сигарет, я знаю, ты захочешь!» И все в салоне потешно завыли вслед за песней, вскинули головы, протянули последние ноты и засмеялись, и весь посёлок, казалось, теперь был оповещён о нашем шумном визите. Витька глянул на меня, мол, чего ты сидишь, скучаешь? И, когда колонки снова завыли в припеве, я улыбнулся во весь рот и подпел вместе со всеми, так громко-громко, аж стыдно стало перед мирно спящими дачниками.

«Вкус шаурмы во дворе, под шелест летней ночи! Оторви мне кусочек и меня угости!»

Анька остановилась возле неприметного дачного магазина в стареньком профнастильном вагончике. Унылая ржавая дверь, замыленное окно, одинокая лампа на обгрызенном проводе под пластиковым козырьком и ошарашенная продавщица: стояла посреди магазина и осторожно выглядывала на улицу, заслышав громкие хлопки дверьми и наш бестолковый пьяный хохот.

— Я один зайду, ладно? — сказал Олег и показал нам с Витькой и Стасом руками жест, мол, стойте тут, не ходите. — Сигареты только, да? Всё?

Он исчез в этом грязном облезлом магазинчике и оставил нас впятером в ночной летней прохладе слушать тихий рёв пропеллерного самолёта где-то далеко-далеко, смотреть, как между землёй и небом уже разгорался ранний июньский рассвет, совсем легонько окрашивая тёмно-синее небо светло-голубыми тонами.