Привет, заяц

— Так, — строго сказал я и серьёзно посмотрел на Витьку. — Значит, смотри. Воронины – это адаптация американского ситкома Все любят Рэймонда. Его десять лет, с девяноста шестого по две тысячи шестой год, успешно показывали по американскому телевидению, сняли десять сезонов. В Америке, если что-то не интересно получается, или плохо, надолго по телику не задерживается. А тут десять лет, десять сезонов. Людям нравилось.

— Тёмыч, это всё понятно, — сказал Витька. — А Воронины здесь причём?

— Я же тебе сказал, это адаптация. Наши телевизионщики купили права на адаптацию всех десяти сезонов. Это значит, что все сценарии перевели на русский язык и поменяли шутки на те, которые поймёт наш человек. Допустим, в оригинальном сериале персонажи живут в Чикаго, а у нас тут поменяли на Москву. У них там, например, шутят про Вупи Голдберг, а у нас поменяли на шутку про какую-нибудь Пугачёву. Обе старые, обе толстые. Аналогия. Чтобы наш человек пришёл после завода, сел перед теликом и такой, «ха, а я эту шутку понял, как смешно». Понял?

Витька надо мной посмеялся и кивнул.

— Понял, понял, — сказал он. — А ты кроме этих ситкомов своих дурацких что-нибудь ещё смотришь?

— Мультики.

— Какие? Гриффинов?

— Ну, да.

— А кроме Гриффинов что-нибудь смотришь?

— Смотрю.

— И что же? — он спросил меня с надеждой в голосе.

А я эту надежду тут же убил и ответил:

— Американского Папашу.

Витька разочарованно цокнул и улыбнулся.

— Ясно, — сказал он. — Дон Блут, наверно, в гробу переворачивается, да? От таких-то «шедевров».

— Так он ещё живой.

— Да что ж ты будешь делать, а, — Витька расстроился. — Что ни скажу, всё у меня мимо, мимо.

Четыре здоровенных кусочка мы так и не доели, сложили их в контейнер, оставили на потом. Витька откинулся на спинку массивной деревянной скамейки, развалился как у себя дома и тяжело вздохнул.

— Нажрались, как свиньи, — сказал он. — Как сейчас всю эту снарягу потащим?

— Поедем на такси?

— Да тут же близко. Километра четыре.

— Ты шутишь, что ли? — я разинул рот от удивления. — Нет, точно поедем.

— Да чего ты, ну? Баранину свою растрясёшь. И крольчатину свою. Да?

***

Бескрайнее море холодного сверкающего песка.

И опять мы с ним в это море нырнули.

Кое-как я брёл следом за Витькой, за его отточенным солдатским шагом, тяжело дышал и иногда совсем наглел, скидывал с плеча коловорот и тащил его по снегу. Шли с ним вдоль обледенелого чёрного полотнища междугородней трассы, неспешно брели вдоль этой угрюмой бетонной змеи, мимо сновавших туда-сюда разноцветных машин.

Краем глаза я заметил, как дёрнулась ветка на сосне слева от меня, Витька вдруг замер, схватил меня за руку и ткнул пальцем куда-то вверх.

— Во! Видал? — он спросил меня.

Белка шмыгнула между сосновыми стволами и исчезла в зелёной кучке иголок.

— Да, видел.

А он так заулыбался, как ребёнок, будто не белку увидел, а динозавра. Зашагал дальше, а я вслед за ним.

— Ел белку когда-нибудь? — он вдруг спросил меня.

Я посмотрел на него квадратными глазами и ответил:

— Нет, не ел. А ты что…

— Да, было дело, — и как вдруг засмеётся. — Мы тут летом как-то гуляли годика три назад. У Олега пневмат был. Всё хвастался, «хочешь шмальну ей в глаз, хочешь, хочешь?» Живодёр.

— И что?

— Шмальнул. Сдохла тут же. Стасян сказал, «давайте сожрём её, раз уж убили».

— Чего? — и тут я рассмеялся. — Это как в Очень страшном кино, когда они сбили мужика и такие, «Мы уже убили его, давайте ограбим».

Он пожал плечами.

— Не знаю, наверно. Короче, Стасян сказал, что в деревне с дедом уже белку ел как-то раз. Пошли ко мне, на костре её приготовили. Поели.

Я не сдержался и недовольно сморщился, даже немножко прокашлялся.

— Не врёшь? — спросил я.

— А чего врать? Белку съели, тоже мне достижение. Стаса с Олегом встретишь, спроси, если мне не веришь.

— И даже не отравились?

— Как видишь, живы-здоровы. Стасян сказал, главное мозги не есть. Там всякие паразиты могут быть.

— Ладно ты хоть мне в шашлычной про это не стал рассказывать.

— Блин, точно. Всё-то у меня невовремя, что ж ты будешь делать.

Ноги вонзались в белый пух с неимоверным усилием, я кое-как, скрипя зубами, наступал в рыхлый снег и чувствовал, как смачно и холодно чавкали подошвы. Слева за ржавым забором показалась голубая обшарпанная стенка деревянного барака. Я прищурился и довольно улыбнулся. Знакомое место узнал.