Привычка выживать

Хеймитч пожимает плечом. В вопросах собеседника ему слышатся совсем другие вопросы. Разве Китнисс Эвердин не перестала быть прежней Китнисс Эвердин? Поэтому на поставленные вопросы он отвечает пожатием плеча, весьма благоразумным жестом, который можно толковать, как угодно. Плутарх толкует их как явное согласие, и сразу проникается к Хеймитчу симпатией.

– А вот Пит Мелларк заметно изменился, - говорит министр как-то рассеянно.

Опять сдержанное пожатие плеча.

– Нет больше того замечательного мальчика, который признался всей стране в любви к своей сопернице. Нет того, кто пожертвовал бы всем ради ее спасения, - интонации министра становятся задумчивыми, меланхоличными. – Он равнодушен ко всему происходящему. Быть может, Аврелий ошибся, заявляя, что его охмор канул в лета?

Теперь Хеймитч не сможет отделаться пожатием плеча. Он ставит бокал с коньяком на стол, и мнется какое-то время. – Я знаю, что это уже не прежний Пит Мелларк.

– Ты знал его лучше, чем я. Насколько сильно это уже не прежний Пит Мелларк?

– Насколько сильно? – Хеймитч кривится. – От Пита в этом человеке почти ничего не осталось. Его равнодушие кажется мне нечеловеческим. Он не обращает внимания на Китнисс и проводит слишком много времени с внучкой президента Сноу, - делает паузу. – Славная девчушка, хочется заметить. Воспитанная в лучших традициях дедушкиных времен.

– Мне кажется, на ее счет ты все-таки ошибаешься… - замечает министр, но Хеймитч отмахивается от возражений.

– Пэйлор сослала ее за стекло не просто так. Пэйлор ее боится, да и я, признаться, ее побаиваюсь. Ее и того, как к ней относится Китнисс, - внезапно замирает, будто сболтнул лишнего. – Впрочем, вам ведь уже сказали, как Китнисс относится к девчушке?

Хевенсби сдержанно кивает.

– И вам это не кажется странным? – уточняет Хеймитч.

– Нисколько, - Плутарх закатывает глаза. – Каролина – всего лишь ребенок. Один из тех, кого Китнисс защищала тогда, когда стреляла в Койн. И, кстати, разве подобное отношение не самый лучший пример того, что нельзя перекладывать грехи отцов на плечи детей? В новом мире, - министр чуть наклоняется вперед, - в становлении которого мы с тобой сыграли не последнюю роль, нет места для принципов Голодных Игр.

“Есть игры хуже этой”, думает Хеймитч с досадой, возвращаясь в то место, которое должен считать своим домом. Он никогда не был хорошим дипломатом. Игры дипломатии для него – тайна за семью печатями, и поэтому после беседы с министром, не давшей никаких видимых результатов, он воспринимает, как некую досадную ошибку со своей стороны.

Или нет.

Хорошенько подумать над этим ему мешает все та же Джоанна, хватающая его за руку еще в холле. Судя по мокрым волосам и яростному взгляду, она только что убила какого-нибудь водяного дракона, и пыл битвы еще не выветрился из ее деревянной головы.

– У нас проблемы, - шипит Джоанна на ухо своему собутыльнику и насильно тащит его на одиннадцатый этаж, прямиком к бару, который пополняется стараниями Хеймитча после каждого посещения Хеймитчем других этажей, бара для стилистов и прочих «рыбных» мест.

Хеймитч с тревогой наблюдает за тем, как эта безумная хватает одну из бутылок, и пытается вспомнить, когда в последний раз к нему бросались так, чтобы сообщить хорошие новости. Получается, что не в этом году. И даже не в прошлом. Может, эти моменты были до того, как его сломали Голодные Игры? Но он стал слишком стар, чтобы вспоминать дела давно минувших дней.

– Это ненормально, - говорит Джоанна громко. Они находятся в одной из комнат, которая, если верить таланту Бити проникать в систему безопасности Центра, не находится под наблюдением. – Он вообще не ревнует Китнисс к этому подкачанному красавчику.

Хеймитчу и вовсе становится нехорошо.

– При чем здесь я?! – спрашивает он вяло, и ждет чего угодно, но не того, что происходит потом. Джоанна, в один присест проглотившая спиртное и даже не скривившаяся, плюхается на свободное рядом с ним место, и закидывает свои длинные ноги на журнальный столик.

– Это ненормально, - повторяет с остервенением. – Я сплю с ним, - делится одной большой и страшной тайной, - и я знаю, что из него плохой лжец. Он может говорить, что хочет, обманывать весь Капитолий и весь Панем, обманывать даже самого себя, но он не может обмануть меня. Теперь, когда появился Гейл, и когда его появление вновь перевернуло с головы на ноги существование нашей святой Эвердин, я заявляю с уверенностью: он нечеловечески равнодушен ко всему, что происходит с ней. Ненависть или любовь, какая, к черту сказать, разница? Он должен помнить, как любил ее и как ее ненавидел, но он не может спокойно наблюдать за тем, что с ней происходит.

– Нечеловечески, - повторяет Хеймитч, силясь что-то вспомнить.

Джоанна убирается с его этажа только через два часа, и то лишь потому, что не может сопротивляться, и висит на плечах собутыльника, как здоровый мешок угля. Или вязанка дров, кому как удобнее. Сам Хеймитч может только удивляться тому, что все еще способен нести на себе такую неудобную и тяжелую ношу. То, что Пит эту ношу принимает с бесстрастным выражением лица, его уже не пугает. Сама ноша, увидев Пита, тянет к нему длинные цепкие ручки и извивается на плече Хеймитча, отчего едва не встречается своим милым лицом с полом, но все обходится мирно.

С тревожными чувствами Хеймитч спускается на первый этаж, заглядывая на кухню, но не находя обычно тусующейся там толпы выживших. Ему хочется общения, его тянет на долгие душевные разговоры, и какое-то время он тратит на то, чтобы проверить все пустые комнаты первого этажа проверяя, нет ли здесь подходящей жертвы. Жертв нет; но в своих поисках он натыкается на комнату Эффи – одну из немногих жилых комнат, оставшихся здесь, и при том не самую роскошную. Сама Эффи обнаруживается здесь же, и Хеймитча не замечает, потому что увлечена разглядыванием маленькой белой таблетки, которую выпивает едва ли не с отчаянием. Хеймитч тратит всю свою ловкость на то, чтобы остаться незамеченным.

Среди ночи он будит Бити, и предлагает тому выпить. Бити сопротивляется, но как-то вяло. Они не допивают даже маленькую бутылку, потому что у Бити завтра важный день, а Хеймитч узнает более чем достаточно о том, насколько хорошо прослушиваются телефоны, находящиеся в Центре.

Важный телефонный звонок Хеймитч делает из какой-то сонной забегаловки. Аврелий, поднимая трубку, не кажется добросердечным врачом, к голосу которого Хеймитч даже привык. По тому, как он выслушивает неприятную новость, Хеймитч делает неутешительный вывод о том, что он не одинок в отсутствии хороших новостей.

Джоанну ментор ловит так же на улице. И немного завидует тому, что косметика помогает девушке выглядеть свежей и вполне довольной своей жизнью и даже своим похмельем. На ее доброте, впрочем, косметика никак не сказывается, чего нельзя сказать о мучающем ее похмелье. Вкратце они обсуждают все собранные новости, и Джоанна заказывает себе двойной виски, и криво улыбается, и качает головой, и рука ее немного дрожит. И вообще она похожа больше на девчонку, которой была до Голодных Игр, а не на убийцу, которая сумела на Играх выжить.