Продавщица. Галя, у нас перемена!

Гвоздь был примерно с Серегу ростом, окончил ПТУ, для вида где-то работал, но почти все вечера проводил в компании ребят чуть помладше. Среди них он чувствовал себя лидером. Хвастаться Гвоздю было, в общем-то, совершенно нечем — к семнадцати годам у него, кроме свидетельства об окончании ПТУ и сломанного в одной из многочисленных драк носа, никаких достижений не было. Поэтому он избрал верную, но самую гадливую тактику: вместо того, чтобы самому расти, собрать возле себя неуверенных ребят из неблагополучных семей. На их фоне он, яркий, развязный и уверенный в себе, смотрелся выигрышно.

Гвоздь охотно угощал ребят сигаретами, внушая им, что они уже взрослые, подсаживал их на употребление самопальной «сивухи» и карточные игры. В карты Гвоздь, по словам Сереги, играл мастерски и охотно подсаживал парней на лудоманию. Поначалу новички, севшие с ним играть, выигрывали, раз, другой, третий. По рублю, по два. Потом выигрывали сумму покрупнее — рублей десять. А дальше у неокрепших детских умов ожидаемо слетала кукуха, и пацаны начинали даже выносить вещи из дома, чтобы продать по сходной цене и снова сесть за карточный стол. Те, у кого выносить было нечего, приходили к Гвоздю и плакали:

— Не могу расчитаться…

— Иди воруй тогда, — ухмылялся гуру, затягиваясь сигаретой и пуская дым колечками. — Или пулю в лоб себе пусти. Ты же вроде в Суворовское собирался поступать. Значит, офицером стать хочешь? А карточный долг для офицера — дело чести.

* * *

— Проигрался? — мрачно сказала я.

— Ага, — кивнул Серега, закончив свое повествование. Он выглядел уже более спокойным. Видно, понял, что от меня не исходит никакая опасность. — Дарья Ивановна, а что теперь со мной будет?

— Не знаю, — задумчиво ответила я. — Да уж, ситуация. — А много проиграл-то?

— Полтинник, — сокрушенно промямлил Лютиков.

— Пятьдесят рублей? — на миг забыв, где нахожусь, воскликнула я. — Так из-за этого весь сыр-бор? Мелочь какая! На вот… — и я привычно сунула руку в карман джинсов. Сережка изумленно вылупился.

И правильно. Я сейчас нахожусь в 1963 году. Никаких джинсов на мне нет, есть аккуратное платьице. Настоящие джинсы из США, если и встречаются тут, то стоят немерено. Это сейчас на полтинник даже литр молока не купишь. А пятьдесят рублей в середине шестидесятых — месячная зарплата многих жителей СССР. Теперь понятно, почему Лютиков снова отодвинулся на край парты и так недоверчиво смотрит на меня.

«Спокойнее, Галочка. Нельзя ни на минуту забывать, где ты находишься», — одернула я себя. А мальчишке сказала:

— Ты это, Сережа, иди домой. Мы что-нибудь придумаем.

Сережка внезапно улыбнулся, и я увидела, что у него очень красивая улыбка и невероятно добрые глаза. На меня вдруг накатила злость на тех, кто почему-то решил, что он рожден, чтобы быть несчастным. И я дала себе слово, что во что бы то ни стало помогу бедолаге, чем смогу. Чуть повеселевший, он подхватил сумку, попрощался и вышел.

Прозвенел звонок, и я быстренько побежала в другой кабинет. По расписанию у меня было еще четыре урока, тоже в восьмых классах. Придумывать ничего нового я не стала — голова думала только о том, как помочь Лютикову выпутаться из крайне неприятной ситуации. Поэтому я просто опросила ребят. К концу дня, выслушав раз пятьдесят про Арагву и Куру, я уже совершенно ничего не соображала, а на творчество Михаила Юрьевича у меня, кажется, появилась аллергия. Его смазливое лицо с бакенбардами на портрете в кабинете литературы стало раздражать, а известную дуэль с Мартыновым уже не казалась героическим поступком.

Вечером мы с Катериной Михайловной, попив чайку и обсудив новости, двинулись на улицу. Я попрощалась со своей добродушной и словоохотливой коллегой и уже хотела было идти к метро привычной дорогой, как меня кто-то окликнул:

— Дарьюшка!

Глава 11

Я в растерянности остановилась, глядя на незнакомца, который, улыбаясь, вышел ко мне из темноты. Видимо, он давно меня ждал и даже успел слегка замерзнуть — парень стоял, потирая руки, и нерешительно глядел на меня, видимо, размышляя, готова ли я оставить свою товарку и пойти с ним.

— Ваш-то, Дашенька, опять пришел! Так и знала, что сегодня появится, — прошептала мне на ухо Катерина Михайловна и подтолкнула легонько в спину. — Стоит, как солдат на посту. Поставил себе цель Вас добиться и идет к ней, не видя препятствий… Идите, идите, Дашенька, не обижайте мальчика…

— А Вы как же? — растерянно сказала, глядя на коллегу. Она явно рассчитывала, что сегодня я тоже провожу ее до дома и помогу донести нелегкую сумку с ученическими тетрадями. И кто этот неизвестный парень?

— Идите, идите, дорогая. Вам нужнее, — настойчиво сказала Катерина Михайловна. Сейчас она мне очень ярко напомнила мне мою подружку из пятидесятых Лиду, которая когда-то категорически отказалась принять мою помощь в подготовке праздничного новогоднего стола, зная, что у метро меня уже поджидает Ваня.

Я не обиделась на осторожные старания коллеги помочь мне устроить личную жизнь. Приезжим девушкам тяжело было городе, тем более — таком большом, как Москва. Наличие штампа в паспорте давало немало плюсов. Семейным людям в Советском Союзе больше доверяли, их больше уважали, да и по службе охотнее двигали наверх. Да и парней, как я уже говорила, в те годы было намного меньше, чем девчонок.

Поэтому мудрая и по-матерински заботящаяся обо мне Катерина Михайловна и решила «отпустить» меня на свидание и, прихрамывая из-за неудобных туфель и таща нелегкую сумку, пойти домой в одиночестве. Я попрощалась, проводила ее извиняющимся взглядом и в замешательстве повернулась назад, все еще чувствуя свою вину за то, что не помогла уважаемой фронтовичке с больной ногой.

Неужто это тот самый музыкант, который уже несколько недель, по словам Катерины Михайловны, караулит меня возле школы? Пока не понятно, хороший он человек или повеса, вроде нашего заводского ловеласа Юрца, от которого мне помогла отбиться бойкая Лида. Я пригляделась, на всякий случай готовясь дать отпор.

Однако парень, который подошел ко мне, выглядел вполне прилично и не вызывал опасений. Скорее даже, это был не парень, а мужчина. Улыбчивый мужчина среднего роста, плотного телосложения, на вид — лет двадцать пять или двадцать семь, точнее сказать было сложно, но всяко меньше тридцати. Самая подходящая возрастная категория для теперешней Дарьи Ивановны. Ровная белая кожа, приятные черты лица…

В мужской моде тех времен я плохо разбиралась, но одет этот молодой человек был вроде вполне достойно: длинное пальто, начищенные ботинки, гладко выбрит… Судя по его поведению, он был со мной знаком не первый день и явно симпатизировал, вон, побрился даже перед встречей. Обычно у парней, которые брились рано утром, перед работой, к вечеру уже отрастала небольшая щетина. Значит, этот заморочился, сгонял домой после работы, чтобы привести себя в порядок. А это явно говорило о том, что он испытывает ко мне определенную симпатию. Стал бы он в противном случае наряжаться и бриться специально перед встречей?