Русский романтизм
Шрифт:
из Бильбао. Взгляните на жалкое мое положение" (ч. II, 18 г.).
Мы найдем з^есь то же нанизывание афоризмов, ссылки
на исторических лиц, по чисто случайным ассоциациям: на-
пример, рассказ о зубной боли королевы английской вставлен
потому, что у автора болят зубы; —игру именами: „но де-
душка! в твое время известны были Твисден, Спарке, Тирелль,
Сандфорд, Токрас, Нельсон,
обращения к читателю: „Читатель, тебе не хочется, не досуг,
воля твоя! Садись, ветер попутный, с богом" (II, 75 е.). Подра-
жание Стерновской скачке: „без седла и узды лечу на моем
Пегасе. Природной его быстроты для меня мало, обеими
ногами в бока... через ров, через забор, а где и через дом"
(II, 61 е.). Автор старательно подчеркивает необычайность
своей повествовательной манеры: „Точно так... или нет... да,
точно так... На нашем Российском языке, да едва ли на
каком нибудь другом, нет ни единой книги, которая такое
странное имела бы начало... Обыкновенно автор начинает
роман свой, как Лесаж, Прево, Мармонтель"... „Назовите
авторов, у которых перо о том пишет, о чем и в голову не
приходило. Вы их не знаете, сударыня, у н а с в Р о с с ии
подобных нет" (И, гл. 12). „Цель моя состоит именно в том,
чтобы не следовать примеру авторов — моих предшествен-
ников и быть хотя худым, но оригинальным (I, г. 65). Он
отмечает преднамеренную р а з р о з н е н н о с т ь целого:
„Каждая глава истинный особняк, все равно начнет ли
читатель с 1-го листа или с последнего чтения моей книги"
(I, 44 е.).
И мы находим здесь чрезвычайно интересное стремление
возвести все эти приемы в закон, построить своеобразную
п о э т и к у , основываясь на примере природы (основание, кото-
рое выдвигает, как непременный аргумент, всякая новая
школа): „Как ни постараться придать обыкновенному течению
жизни приманчивость. Взгляни на природу — какое повсюду
р а з н о о б р а з и е — конца нет" (I, гл. 66). Это сходство со
„Странником" дополняется еще и тем, что автор совершенно
неожиданно переходит от прозы к стиху и обратно.
На русской почве де Местр имеет свою традицию. Сначала
появляются переводы его французских подражателей. Так,
в 1803 г. — „ Н о в о е п у т е ш е с т в и е по моей ком-
н а т е " (с фр. перевел Кряжев, М.), где автор заявляете 1 гл.:
„Заслуживаю ли я порицания за то, что путешествую в странах,
которые кавалер Ксавье сделал известными?" — и, переходя от
одного предмета, находящегося в его комнате, к другому, рас-
1361
сказывает историю своей неудачной любви со всякими отсту-
плениями, перерывами, недоговоренностями.
К этому же году относится „Путешест-вие в мои
к а р м а н ы " (пер. с фр. 1803 г., М.) неизвестного автора,
варьирующее тему де Местра, в котором отсутствует всякий
намек на сюжет, — это ряд случайных мыслей, воспоминаний,
вызванных предметами, находящимися в кармане. „Эта книга
без всякого плана, заглавие только сучек, за который я иногда
буду уцепляться, когда не придет мне в голову другой мысли"
(18 ст.), — говорит подражатель де Местра, утрирующий его
повествовательную манеру.
Наконец, в 1828 г. является р у с с к и й путешественник,
следующий по дороге де Местра — М. Л. Яковлев, в своем
„ Ч у в с т в и т е л ь н о м п у т е ш е с т в и и по Невскому
п р о с п е к т у " , М. 1828. Он сам устанавливает свою генеало-
гию: „Природа поселила во мне охоту странствовать, судьба
никуда не пускает, свергаю с себя тяжелое иго и отправляюсь
путешествовать. Я... иду, М. Г., иду на Невский проспект! Что
это за путешествие? Как! Разве нет путешествия в карманы,
путешествия по комнате и мало ли, каких путешествий?" (3 е.).
Но характер его путешествия отличается от указанных выше
образцов. Если там авторы путешествуют в сфере своих
чувств и мыслей, то здесь это ряд встреч, подслушанных
разговоров (преимущественно на темы литературные) в клубе,
в трактире, в модйой лавке, сквозь которые проглядывают
обличительные тенденции автора.
Мы встречаемся, наконец, с явными подражаниями „Стран-
нику" в среде третьестепенных писателей, не оставивших
даже своего имени. Таково: „ П у т е ш е с т в и е в солнце