Русский романтизм
Шрифт:
и на п л а н е т у М е р к у р и й и во все видимые и не-
видимые миры", М. 1832 г.
Это путешествие совершается также в сфере воображе-
ния, что автор неоднократно подчеркивает, называя его
„романтической мечтой", „фантастической мыслью, унесенной
на легких крыльях воображения в хаос невидимого мира"
(6 е.). Он летит на крыльях Серафима. Повествовательные
приемы
ность, бессюжетность, бесконечные обращения к читателям:
„Добрые и почтенные читатели и читательницы, извините
меня, что я так зафилософствовался". Через некоторое время
снова: „опять заговорился... и так, еще сию минуту начинаю"
(8 е.), но начала опять нет: „я видел следующее"... — пере-
рыв. „Да, вы думали, я вам и в самом деле скажу, что я
видел" (13 е.). Тут найдем рассуждения о душе, о хаосе,
заимствованные непосредственно у В., внезапные переходы
от прозы к стл <ам (в гл. 1 й в последней), скопление корот-
1361
ких слов для передачи темпа мнимой езды: „Еду, еду, сию
минуту. Раз зевнул! что, что такое? О, как высоко! Да, я уж
подъезжаю к солнцу? Ах как жарко!.. Стой, я доехал, вот
и солнце, дайте осмотреться".
Эта традиция доживает до конца 40-х годов, когда по-
является „ П у т е ш е с т в и е з а т ы л к о м н а п е р е д или по-
в е с т ь ш и в о р о т на в ы в о р о т " — перевод с Рассейского
на русский В. Потапова. Замечательная рукопись. М. 1847
Заглавие не соответствует содержанию — путешествия даже
в его разрушенной форме, как это было у В. и других, здесь
нет. Это просто „история смерти и жизни Силы Поликарпо-
вича Размазни", следовательно, обычная повесть, своеобразие
которой заключается лишь в строении, возвращающем нас
к традиции гротескной композиции (только в лубочном отра-
жении), завещанной Вельтманом.
Отголоски этой традиции мы найдем в повествовательных
приемах Дружинина—например, в неожиданном обрыве „Сен-
тиментального путешествия Ивана Чернокнижникова": „Что вы
сделали со мной, что вы сделали с редакцией „Современника?..
Вот вы начали печатать свое „путешествие", а конца не доста-
вили"2); или во вступлении к „Заметкам Петербургского туриста",
где ведется традиционная беседа с читателем и вспоминается де
Местр: „Когда я объявил на деле, что собираюсь путешествовать
по Петербургу, подобно тому, как граф де Местр путешествовал
по своей комнате"... и далее: „Еслиб де Местр в те самые
минуты, когда первая идея „Путешествия вокруг моей ком-
наты" промелькнула в его уме, стал критически разбирать
свои стремления... мы не имели бы его слишком, даже через-
чур слишком известного сочинения"... (112).
Но кроме еще некоторых приемов гротескного сказа,
например, скопления комических имен: Афиноген Ильич Не-
свистаев, Глафира Фарнаосова, Петр Петрович Рылемондиев,
и т. д., взятых уже из повседневности (традиция, получившая
свое развитие у Гоголя), комических ссылок на великие имена,
цитат, традиционного предупреждения, что к „отклонениям от
предмета записок должны заранее приготовиться читатели
и читательницы" — все другие приемы постройки иные: здесь
*) Начинается „путешествие" с последней VI главы: „О том, когда и
отчего я умер".
гл. V. О том, как я умирая, не успел сделать духовного завещания.
„ IV. О том, что было причиной моей размолвки с женой.
„ III. О том, что подало мне мысль жениться.
„ II. О том, каков я был в дни юности.
,, I. О том, кто были мои родители.
Предисловие, в котором рассказывается, как попала к автору замо-
гильная рукопись.
') Собрание сочинений А. В. Дружинина, т. 8, с. 107.
1361
излагается ряд историй, имеющих свое сюжетное развитие,
и только промежутки между ними заполнены рассуждениями
автора на разные темы.
Итак, начальный, наиболее блестящий период творчества
Вельтмана явился ярким выражением наметившегося в массовой
литературе стремления освободиться от наскучивших повество-
вательных традиций и найти новые формы и приемы построе-
ния романа. На почве этой разрушительной работы, где
вместо единства и гармонии разрозненность делается основ-