Сара Фогбрайт в академии иллюзий

— Ах, она мне вовсе и не подруга, — сказала я. — Вечно я из-за неё встреваю в неприятности! Это ей пришла в голову идея поменяться местами.

— Она ведь из тех самых Фогбрайтов, что занимаются доставками? Уж я мог бы создать им проблемы!

— Дальняя родственница, — поторопилась я сказать.

— Паршивая овца семейства, — поддакнул Персиваль. Кажется, он так и не простил мне те слова насчёт стихов.

— Что ж, ладно, — пробормотал граф. — В действительности мне не хотелось бы с ними ссориться, они довольно влиятельны. А теперь, девушки, прошу меня извинить — я почти не спал в последние дни. Кажется, всё, что могло пойти не так, пошло не так! Но теперь, хвала Первотворцу, дела налаживаются. Я хотел бы немного отдохнуть. Если вам что-то понадобится, обращайтесь к Виктору.

Порывшись в багажном отделении, он извлёк оттуда повязку для сна и полосатый колпак. Повязку ему пришлось с неудовольствием отложить: забинтованный глаз не позволял её надеть. Натянув колпак, граф откинулся на сиденье. Он придавил мои ноги, но его ничего не смутило.

Почти сразу же он засвистел носом.

Справившись у Виктора, я узнала, что заднее сиденье не раскладывается, а в столицу мы прибудем утром. Не та вещь, которую хочется услышать в подобных обстоятельствах. По счастью, Сэм предложил пересесть на его место, а сам занял моё, где ему оказалось вполне удобно, натянул свой вязаный колпачок на нос и тоже засопел.

— Итак, что вы имеете против моих стихов, мисс? — прошипел Персиваль, толкнув меня локтем.

Мы немного поспорили насчёт того, бывают ли вообще нормальные стихи. Я приводила в пример Кеттелла, который только и умел, что писать о розах на мостовой или где-нибудь ещё.

— Здесь нужно тонко чувствовать! — яростно шептал мне Персиваль. — «О, белая роза средь алых…» Если у вас в груди не ёкает при этих словах, то и говорить не о чем!

Я вообще не понимала, что тут может ёкать. У меня от Кеттелла ёкало лишь однажды — когда миссис Гудинг попросила назвать любимое стихотворение, а я не знала ни одного, и пришлось выкручиваться. Ох, может, когда мой разум был затуманен чувством к Кристиану, я лишь немного, самую малость решила, что Кеттелл не так плох…

Хотя Персиваль и сказал, что говорить не о чем, он солгал. Он поступил жестоко и подло: решил читать мне своё любимое из Кеттелла, чтобы я тоже прониклась. Я выдержала десять минут и притворилась, что уснула. Персиваль больше нравился мне, когда смущался и молчал.

— Кеттелл был романтиком прошлого века, — занудно вещал Персиваль. — В его строках мы слышим громыхание колёс, которых теперь почти не встретишь на городских улицах. Эти колёса — символ неотвратимого рока… Бросьте прикидываться, я знаю, вы не спите! Так вот…

Вскоре я уснула на самом деле.

Ночью ударил мороз. В пути мы несколько раз останавливались на крошечных станциях, чтобы размяться и выпить горячего чая. Я торопливо шла от экипажа к двери, за которой ждало спасительное тепло, а ветер высекал слёзы из глаз, и от фонарных огней и от звёзд, пронизывая черноту, тянулись колючие лучи.

Мы добрались до пригорода Эрхейвена как раз на рассвете. Казалось, всё, что открылось взору, сделано из хрупкого голубого стекла — и далёкие шпили, и невысокие дома среди старых деревьев, и сами деревья. Город лежал на холме, заиндевевший и густо-синий там, где граничил с бледным небом.

Даже солнцу не хотелось выходить на это промёрзшее небо, и оно послало вперёд себя мягкие розовые облака. И тут совершилось чудо: порозовели стены домов, загорелись просветы ветвей. Во всех тонких местах город стал золотым и розовым.

— Вот бы написать такую картину! — ахнул Персиваль, подавшись вперёд и жадно глядя в окно.

— Вы увлекаетесь живописью? — спросил проснувшийся граф. — Похвально, похвально.

Увы, этот сказочный час не продлился долго. Скоро мир поблек и утратил цвета.

Графский особняк, серый и скучный, в два этажа, меня вообще не впечатлил. Он стоял чуть в стороне от дороги, в заснеженном чахлом саду. Соседние дома возвышались над ним и будто сдавливали.

Мне стало даже обидно, ведь прежде я столько о нём слышала. Говорили, это превосходный образчик старинной архитектуры, один из первых особняков, построенных в Эрхейвене, и, конечно, многим и теперь не давала покоя тайна пропажи первого владельца. Я ожидала, что буду поражена, увидев его вживую, но ничего не ощутила. На снимках он казался куда величественнее.

Мы миновали решётку и въехали в сад. Особняк вплотную окружал толстый каменный забор, которому хотели придать изящества при помощи арок, забранных частыми прутьями. Вышло только хуже: дом выглядел так, будто его пленили и стреножили. Это впечатление усиливали решётчатые окна, ровным счётом четырнадцать, по семь на каждом этаже (я сосчитала их от скуки, пока Виктор возился с замками, чтобы мы могли проехать дальше). Окна тоже были арочные, на первом этаже обложенные суровым камнем, на втором стиснутые колоннами — даже окна здесь не могли вздохнуть свободно.

Девушка на фронтоне, подобрав края лёгких одежд, собиралась одной ногой ступить в воду. Эту картину слева и справа обрамляли лавровые ветви, а снизу — лента с девизом «Справедливо и честно». Удивительно, что здесь обошлось без решётки.

— Наш предок получил титул и земли, служа Прекрасной Реджине, — пояснил граф Камлингтон, заметив мой интерес.

— А правда, что она была из гномов? — спросила я.

— Где ты наслушалась этой чуши? — фыркнул он. — Разумеется, нет! Однажды ты будешь представлена королевской семье, а тогда поймёшь, что в их жилах нет ни капли гномьей крови.

Я не стала спорить. Больше всего мне хотелось выпрямиться и несколько дней вообще не принимать сидячее положение без крайней необходимости.

Особняк встретил нас холодом и запустением. Никто не растопил мраморный камин в вестибюле, хотя Виктор вроде бы кому-то звонил во время последней остановки и предупреждал о нашем прибытии. А лампа! Лампа выглядела как клетка, подвешенная на цепи. Здесь даже свет держали за решёткой.

На троих нам выделили одну комнату — по счастью, нормально обставленную. Тут стояла кровать с балдахином, и если бы я была одна, то первым делом легла бы и задёрнула занавеси. Всегда о такой мечтала.

— Вместе веселее, не так ли? — сказал граф. — Развлекайтесь! К вечеру прислуга подготовит ещё две спальни. У меня так редко бывают гости, и сейчас я не ждал сразу троих.

Угрюмая женщина с длинным лицом принесла нам чай и три ломтика хлеба, тонких до прозрачности. Лишь по слабому блеску можно было догадаться, что они намазаны маслом. Бросив неодобрительный взгляд на камин (какое расточительство, мы его разожгли!) и ещё более неодобрительный — на Сэма, она ушла.

Мы переглянулись.